Что ж, о вкусах не спорят. В Неизвестном Толстом я показал, что Улисса чуть было не написал Яснополянский Демиург. Нет, - начал писать, но бросил, провидя преждевременность и непосильность задачи. Его Вчерашний день наступил семьдесят лет спустя. Тем не менее у Толстого та же запредельная откровенность, мгновенная смена душевных состояний, скачки сознания, недомолвки, изломанность мысли. Он тоже увлекался Стерном и прекрасно владел техникой потока сознания: князя ли Андрея перед Аустерлицем, Анны ли Карениной по дороге на вокзал, Праскухинали перед смертью. А Люцерн? Поликушка? Смерть Ивана Ильича? История вчерашнего дня, с которой всё началось?
Почему-то для наших внутренний монолог у Толстого - форма выражения толстовского реализма, у Джойса же - заклятый и поганый модернизм. На самом же деле и у того, и у другого поток сознания - поэзия в прозе.
От греческой трагедии к Достоевскому, от Джойса - к искусству боли таков путь освоения душевного мира человека, его сознания и подсознания. Судя по всему, Джойс плохо знал Достоевского - иначе оценивал бы его по-другому. Но во многом они были единомышленниками: отсюда безвинные младенцы Д у б
23
л и н ц е в, карамазовщина Улисса, тонкие и незаметные переходы от внутреннего голоса героя к голосу рассказчика, намеченные Достоевским и доведенные до виртуозности Джойсом.
Я не знаю, был ли он знаком со Щедриным, но гротеск, гипербола, шарж, травестия Джойса - не искажение действительности, а - низкий поклон Салтыкову-Щедрину - "только разоблачение той другой действительности, которая любит прятаться за обыденным фактом и доступна лишь очень и очень пристальному наблюдению".
Тургенев? Разве Тургенев порой уже не писал так, как затем Джойс или Хемингуэй? Разве в Дублинцахна каждой странице не мелькает Чехов? А Гусев? Вся чеховская диагностика души?
А обильная символика Петербурга, мастерство, новаторство, поэтика, этическая близость, гуманизм и конечная цель Белого и Джойса: обнажить природу посредством слова? Их роднит распад, скажут наши. Улисси Петербург роднят метафизический нигилизм, солипсизм, формалистическое разложение композиции и сюжета, скажут наши. Декадентский формализм присутствует в творчестве Белого, Хлебникова и Джойса, скажут наши.
Вот ведь как: ничего ни о чем не знать, а "врагов" различать без ошибок... Ведь действительно весь российский модернизм - парафразы к Джойсу: работа над словом Хлебникова, Гуро, В. Каменского, Гнедова, Крученых, органический симбиоз поэтичности и теории языка у И. Анненского, В. Брюсова, Вяч. Иванова, Ф. Сологуба, А. Белого.
Леонид Андреев не только синтезировал модернизм с реализмом, не только написал потрясающе современные Жизнь человека, Царь-Голод, Черные маки, Океан, но дал новейшую концепцию смысла искусства, объявив его уход в глубины человеческого сознания:
Сама жизнь все дальше отходит от внешнего действа, все больше уходит в глубь души, в тишину и внешнюю неподвижность интеллектуальных переживаний.
Параллели, меридианы... Задолго до того, как родина стала свиньей, пожирающей своих сыновей, другая - такая далекая и такая близкая: нищая, голодная, униженная, рабская страна, топящая свое горе в своих кабаках, уже была описана в Пепле А. Белым...
24
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой,
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
Я еще вернусь к тема "Джойс и Россия", но процитированные строки наталкивают на мысль о поверхностности любых параллелей: философия жизни, глубинная психология, крайний индивидуализм Джойса, его неверие в легкость трансформации человека - делают его антиподом наших моралистов, так любивших "пасти народ".
В. Т. Шаламов:
Я не верю в литературу. Не верю в ее возможность по исправлению человека. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия...
У Джойса не было трагического опыта Шалимова, но он понял это гораздо раньше. Свидетельство - Улисс. Джойс знал: чего бы там они (писатели) не понаписали, жизнь не стала лучше (или хуже, по словам другого писателя). Еще он знал, что искусство - не моралька, мобилизация или способ "пастьбы", но внутреннее зрение, прорыв глубинной сущности, снятие покровов.
ДОДЖСОН, ИЛИ СТРАНА ЧУДЕС
В нем было скрыто детство. И это очень странно, ибо детство обычно куда-то медленно исчезает. Но так как детство хранилось в нем целиком, он сумел сделать то, что больше никому не удавалось - он сумел вернуться в этот мир. В. Вулф
Худощавый человек среднего роста. Порывистая и неровная походка. Немного суетливый, чуть-чуть привередливый, чопорный - в соответствии с саном, чудаковатый, но добрый и кроткий. Как все мудрецы - немного консерватор. Робок до заикания. Однако заикание и робость пропадали без следа, стоило ему остаться наедине с детьми.
25
Моя жизнь на удивление свободна от всяких волнений и бед, так что я не сомневаюсь в том, что счастье мое есть один из талантов, вверенных мне на "хранение", пока не вернется Хозяин, чтобы я чем мог делал счастливыми других.
Но так ли искренно это счастье немного глухого, одинокого, замкнутого, давшего обет безбрачия пастора? Скажет ли всю правду скрытный, даже дневникам не доверяющий потаенных размышлений о самом главном: жизни и смерти, Боге, одиночестве и тоске, - человек?
Нескончаемая импровизация. Словотворчество. Кэролловские анаграммы, неологизмы, игра в названия, парафразы, рефрены, слова-бумажники, содержащие множество значений (Bothallchoractorschumminaroundgansumuminarumdrumstrumtru mihahumptadump-waultopoofoolooderamaunsturnup!), романы-сны, сквозная амбивалентность, сошедшая с ума логика, созвучная не только безумным идеям, но адекватная самому бытию. Мир - сверхсложен, страшись здравого смысла вот лейтмотивы Алисы, усвоенные ее почитателями.
Манящая непоследовательность, безвременность, необузданность фантазии, сплетение реального и иррационального, непрекращающаяся игра в нонсенс, страстное желание постичь время, пространство, человека, постоянная обращенность к подсознанию, обильные реминисценции и аллюзии - всё это и есть "феномен Доджсон", переросший позже в "явление Джойс".
Для обоих творчество было игрой, пусть мучительной, пусть не знающей решений, но - игрой, игрой сознательного и бессознательного, игрой, чем-то превращающей их в детей. Инфантильность обоих коренится очень глубоко - во внеисторичности восприятия мира незамутненным сознанием. По этой причине сказки Доджсона для детей вдруг оказывались материалом для исследования философов и ученых, а мифы Джойса - образцами ясновидения, новыми пророчествами Эгерии.
Как затем в Джойсе будут находить все новые и новые грани, так есть множество вариантов прочтения Доджсона: исторический, теологический, психоаналитический, научный, онтологический, философский, аллегорический, мифологический, языковый.
Множественность и неисчерпаемость - свойства сказок одного и мистерий другого. Те и другие - и сатиры, и травестии, и пародии на культуру. И защита от несправедливости мира. И - доведение до абсурда пресловутого здравого смысла. В чудесном саду, который ищет Алиса, царят не порядок и гармония, а - хаос, бессмысленность, произвол...
Кому и для чего необходим нонсенс? Нонсенс необходим так же, как необходима боль, - для постижения полноты бытия, для осознания неустранимой нелепости мира, для упорядочения не-упорядочимого - жизни, для замыкания полюсов.
Но нонсенс и вымысел Доджсона - нечто большее, чем потребность художника. За ними кроется осознание сущности познания. Из абсурдных посылок слишком часто получаются истинные заключения и наоборот. Или - это нам ближе - сначала приговор, доказательства потом. Не нонсенсы безумного чаепития или судопроизводства, а фундаментальные принципы жизни и науки. Ведь термодинамика родилась из теории флогистона, а эфир веками верой и правдой служил физике. Теория относительности и квантовая механика появились задолго до экспериментальных доказательств, так что всякому ясно, что квазичастицы и у-функции так же нереальны, как флогистон и эфир. Всё это улыбки чеширского Кота, мифологемы несуществующей реальности. Уже наличествует множество противоречий, мы же делаем все возможное и невозможное, дабы отдалить катастрофу самообманом. Мы знаем все это и с упрямой последовательностью примитивно-рационального мышления принимаем схемы и модели за реалии.