Западный феминизм среднего класса общества был ограничен не только социальными и экономическими, но и культурными рамками. Дело в том, что эмансипация, составлявшая цель этого движения, была направлена на то, чтобы общество относилось к женщинам (в юридическом и политическом смысле) так же, как к мужчинам; чтобы женщина могла принимать участие в делах общества как личность, независимо от особенностей своего пола — но осуществление таких требований привело бы к перестройке всей общественной жизни, вопреки традиционным представлениям о «месте женщины». Один пример: мужчины в Бенгалии, воспринявшие идеи эмансипации, желая показать свою приверженность западным обычаям, захотели избавить своих жен от изоляции и «ввести их в общество»; но это неожиданно вызвало негодование всего «женского племени», не желавшего расставаться со своим собственным, пусть подчиненным, но зато гарантированным и автономным местом в домашнем хозяйстве{204}. В обществе существовала четко очерченная сфера «женских дел», как в области домашнего хозяйства, так и в социальных отношениях; поэтому и прогрессивно настроенные мужчины могли продолжать удерживать женщин на второстепенных ролях; так было всегда и продолжало повторяться по мере ослабления традиционных социальных структур.
Нелишне напомнить, что в пределах указанной «сферы деятельности» женщины располагали немалыми и достаточно важными индивидуальными и коллективными возможностями: например, они формировали и закрепляли в общественном сознании язык, представления о культурных и социальных ценностях; они же, в основном, создавали «общественное мнение»; они были признанными инициаторами определенных общественных акций (вроде выступлений в защиту «нравственной экономики»); и наконец (что немаловажно), они не только умели манипулировать своими мужьями, но и пользовались (в определенных ситуациях и по определенным поводам) непременным уважением и почитанием со стороны мужчин. Власть мужчин над женщинами была абсолютной лишь теоретически, но на практике она вовсе не была произвольной и неограниченной, подобно тому как власть монарха над своими подданными, которыми он управлял «по праву, данному ему Богом», не являлась неограниченным деспотизмом. Это замечание не направлено ни на оправдание монархии, ни в защиту мужчин; оно лишь помогает понять, почему многие женщины, желая лучшей участи, продолжали от поколения к поколению поддерживать «работу системы» и относились довольно безразлично к требованиям либерального среднего класса, не обещавшим немедленной практической пользы. Например, француженки (из либеральной буржуазии, среднего класса и из мелкой буржуазии) — женщины далеко не глупые и не склонные к пассивному терпению, не спешили откликнуться на призывы суфражисток и так и не оказали им массовой поддержки.
Но времена менялись, а подчиненность женщин оставалась всеобщей и при этом открыто, даже с гордостью, подчеркивалась мужчинами, что создавало благоприятные возможности для движений, требовавших эмансипации. Однако массовую поддержку женщин того времени получили не феминистские движения, а движения, требовавшие общей эмансипации человечества, и в ее составе — эмансипации женщин. Успех в обществе имел призыв новых революционных и социалистических движений. Они провозгласили эмансипацию женщин необходимым и важным делом; не зря работа лидера СДПГ Августа Бебеля, содержавшая самое известное описание социализма, называлась: «Женщина и социализм». Социалистические движения обещали всем женщинам (кроме деклассированных и кроме самых избранных представительниц буржуазной элиты) самые благоприятные возможности для развития своей личности и талантов. Более того, они давали надежду на полное преобразование общества, которое, как понимали реалистически мыслившие женщины, руководствовалось устаревшими принципами отношения полов, подлежавшими изменению. (Это, конечно, не значит, что женщины желали преобразования общества путем социальной революции, к которой стремились социалистические и анархистские движения.)