Читателей, знакомых с историей науки, не удивит то, что Лоренц предпочитал теорию факту и поэтому попытался найти оправдание эксперименту Михельсона-Морли и таким образом спасти тот эфир, который рассматривался в качестве «точки опоры современной физики{251}, с помощью экстраординарного труда по теоретической акробатике, который должен был превратить его в «Иоанна Крестителя относительности»{252}. Предполагается, что время и пространство могли простираться слегка обособленно, так что тело могло бы оказаться короче, будучи обращенным в направлении своего движения, чем оно было бы, находясь в покое или находясь поперек к направлению движения. Тогда сжатие прибора Михельсона-Морли могло бы скрыть неподвижность эфира. Эта гипотеза (она оспаривалась) фактически была очень близка к особой теории относительности Эйнштейна (1905), но делом Лоренца и его современников было то, что они разбили яйцо традиционной физики в отчаянной попытке сохранить его неповрежденным, тогда как Эйнштейн, который был ребенком, когда Михельсон и Морли пришли к своему удивительному выводу, был готов просто отказаться от древних убеждений. Не было никакого абсолютного движения. Не было никакого эфира, или если он и был, то не представлял никакого интереса для физиков. Так или иначе старые представления в физике были обречены.
Из этого поучительного эпизода могут быть сделаны два вывода. Первый, который удовлетворяет рациональный идеал, унаследованный наукой и ее историками от девятнадцатого столетия, состоит в том, что факты сильнее теорий. Сделав открытия в электромагнетизме, обнаружив новые виды излучения — радиоволны (Герц, 1883), рентгеновские лучи (Рентген, 1895), радиоактивность (Беккерель, 1896), породив потребность все более и более распространять ортодоксальную теорию на любопытные формы, породив эксперимент Михельсона-Морли, раньше или позже теория должна была бы быть фундаментально изменена, чтобы прийти в соответствие с фактами. Не удивительно, что это не произошло немедленно, но это случилось достаточно скоро; преобразование может быть датировано с определенной точностью десятилетием с 1895 по 1905 год.
Другой вывод совершенно противоположен. Образ физической вселенной, который разрушился в 1895–1905 гг. основывался не на «фактах, а на a priori предположениях вселенной, основанных частично на механической модели семнадцатого столетия, частично на даже еще более древних интуициях опыта, чувств и логики. Никогда не существовало никакой большей трудности по части применения относительности к электродинамике или чему-нибудь еще, чем к классической механике, где она считалась само собой разумеющимся элементом со времен Галилея. Все, что физики могут сказать о двух системах, в пределах каждой из которых имеют силу законы Ньютона (например, два железнодорожных поезда), есть то, что они движутся относительно друг друга, а не то, что одна находится в каком-либо абсолютном смысле «в покое». Эфир изобрели потому, что принятая механическая модель вселенной требовала чего-нибудь подобного ему и потому что казалось интуитивно невообразимым, что в некотором смысле не было никакого различия между абсолютным движением и абсолютным покоем где-нибудь. Будучи изобретенным, он устранил распространение теории относительности на электродинамику или на законы физики вообще. Короче говоря, то, что произвело революцию в физике столь решительно, не являлось открытием новых фактов, хотя это, конечно, имело место, а представляло собой нежелание физиков пересматривать свои парадигмы. Как всегда, это не являлось искушенными сведениями, которые были подготовлены, чтобы признать, что «король был совсем голый»: они проводили свое время, изобретая теории, чтобы объяснить, почему эти одежды были столь роскошными и столь невидимыми.
Теперь оба вывода правильны, но второй намного более полезен для историков, чем первый. Первый действительно не объясняет должным образом того, как произошла революция в физике. Старые парадигмы обычно не препятствуют и не препятствовали тогда прогрессу исследования или формированию теорий, которые, казалось, были и согласующимися с фактами, и интеллектуально плодотворными. Они просто производили то, что может быть увидено в ретроспективе (как в случае с эфиром), будучи ненужными и недостаточно усложненными теориями. Наоборот, революционеры в физике — главным образом, принадлежащие к той «теоретической физике», которая все еще едва признавалась областью, по праву расположенной где-нибудь между математикой и лабораторным прибором, — явно не испытывали какого-либо большого желания выяснить непоследовательности между наблюдением и теорией. Они шли своим собственным путем, иногда побуждаемые чисто философскими или даже метафизическими мыслями подобно поиску Максом Планком «Абсолюта», который ввел их в физику против мнения учителей, которые были убеждены, что все еще оставалось небольшое число углов для связи с этой наукой, и в отделы физики, которые другие расценивали как неинтересные{253}. Ничто не является более удивительным в кратком автобиографическом очерке, написанном в пожилом возрасте Максом Планком, чья квантовая теория (открытая в 1900 г.) ознаменовала первое общественное крупное достижение новой физики, чем чувство изоляции, боязни быть непонятным, почти неудачи, которое, очевидно, никогда не покидало его. В конце концов, немного физиков были более уважаемы в своей собственной стране и в мире, чем он в течение своей жизни. Многое из описанного им в этом очерке безусловно было результатом работы двадцати пяти лет, начинающихся с его диссертации в 1875 г., во время которых молодой Планк безуспешно пытался заполучить признание своих старших коллег — включая людей, которых он в конечном счете обратил в другую веру, — чтобы понять, дать ответы, даже прочитать труд, который он представил им на рассмотрение: труд, о чьей убедительности, по его мнению, не было возможности никакого сомнения. Мы оглядываемся назад и видим ученых, признающих наличие серьезных нерешенных проблем в своих областях и приступающих к их решению; некоторые шли правильным путем, большинство — неправильным. Но фактически, как напоминают нам историки науки, по крайней мере со времени Томаса Куна (1962), это не является способом, которым оперируют научные революции.