Таким образом, внутри движения младотурок баланс сил распределялся между транснациональными реформаторами-западниками и реформаторами-западниками с этническим, или даже расистским, уклоном, такими, как национальный поэт и идеолог Зиа Гекалп (1876–1924 гг.). Подлинная Турецкая революция, начавшаяся с фактического упразднения империи как таковой, произошла в этих условиях после 1918 г., но ее содержание было заявлено уже в установках движения младотурок. В отличие от Персии и Китая, Турция не только не ликвидировала старый режим, но очень скоро приступила к строительству нового. Турецкая революция заложила, возможно, первый из современных реформаторских режимов третьего мира: страстно приверженный прогрессу и просвещению в противовес традиции, «развитию» и своего рода популизму, неотягощенному либеральными разглагольствованиями. Отсутствие революционного среднего класса, и вообще любого другого революционного класса, были призваны компенсировать интеллигенты и, особенно после войны, военные. Их лидер, Кемаль Ататюрк, суровый и преуспевающий генерал, осуществил реформаторскую программу младотурок без колебаний: была провозглашена республика, упразднен статус ислама в качестве государственной религии, арабский алфавит был заменен латинским, женщинам разрешили снять паранджу и посещать школу, турецких мужчин, при необходимости с помощью силы, переодевали в котелки или другие западные головные уборы вместо тюрбанов. Слабость Турецкой революции, особенно в экономике, заключалась в ее неспособности охватить широкие массы крестьянства или изменить структуру аграрного сектора. Тем не менее историческое значение данной революции было велико, хотя и недостаточно признано историками, чье внимание концентрировалось до 1914 года на непосредственных международных последствиях Турецкой революции: распаде империи и его влиянии на возникновение первой мировой войны, а после 1917 года — на величайшей Русской революции. По объективным причинам это событие затмило собой обстоятельства современной турецкой истории.
Еще более недооцененная революция нашего времени началась в Мексике в 1910 г. Она не привлекла большого внимания за пределами Соединенных Штатов, отчасти из-за того, что в дипломатическом плане Центральная Америка являла собой исключительно задворки Вашингтона («Бедная Мексика, — воскликнул как-то один ее свергнутый диктатор, — ты так далека от бога, и так близка к США!»{303}), а также потому, что значение революции было достаточно неоднозначным. Казалось, не существует совершенно очевидного различия между этой и 114 прочими насильственными сменами правительств в Латинской Америке XIX века, которые все еще составляют крупнейший пласт событий, известных как революция. Более того: ко времени проявления Мексиканской революции в качестве значительного социального переворота, первого такого рода в крестьянской стране третьего мира, ей тоже было суждено остаться в тени событий в России.
И все же Мексиканская революция — событие важное, т. к. она родилась непосредственно из противоречий внутри общественных групп империи и была первой из великих революций в колониальном и зависимом мире, в которой трудящиеся массы сыграли ведущую роль, поскольку, хотя антиимпериалистические и то, что позднее стало называться колониальные освободительные движения несомненно набирали силу внутри старых и новых колониальных империй метрополий, они все же вряд ли могли серьезно угрожать имперскому правлению.
В общем, колониальными империями управляли с той же легкостью, с какой их заполучили — за исключением тех горных районов боевых действий, в таких странах как Афганистан, Марокко и Эфиопия, которые все еще сопротивлялись иностранным завоевателям. «Местные выступления» подавлялись без особого труда, хотя иногда — как в случае с гереро в немецкой юго-западной Африке (нынешней Намибии) — с чрезмерной жестокостью. Антиколониальные или автономистские движения несомненно начинали проявляться в более развитых в социально-политическом отношении колониях: но обычно не добивались того единства между образованным западническим меньшинством и ксенофобскими сторонниками древней традиции, которое бы позволило им стать реальной политической силой. Обе группы не доверяли друг другу по объективным причинам на радость колониальным властям. Во французском Алжире сопротивление концентрировалось в среде мусульманского духовенства, которое уже находилось в процессе становления, в то время как светские «эволюционисты» пытались стать французами-республиканцами левого толка. В протекторате Тунис оно концентрировалось в кругах образованных западников, уже сформировавших партию, требующую конституцию (Дестур) и явившуюся прародительницей партии Нео-Дестур, лидер которой, Хабиб Бургиба, стал главой независимого Туниса в 1954 г.