Тем не менее неспособность или нежелание большинства населения мира жить по образцам, установленным буржуазией Запада, кажутся даже более поразительными, чем успешные попытки подражать этим образцам. Это можно объяснить лишь тем, что воинственно настроенные обитатели западного мира все еще свысока смотрели на тех же японцев, полагая, что многие нации и народы просто биологически неспособны к достижениям, совершенным белыми людьми, точнее — народами региона Северной Европы, которые одни наделены таким даром. Человечество оказалось поделенным на «расы», и эта идея проникла в идеологию времени почти так же глубоко, как сама идея «прогресса»; так что даже на Всемирных выставках, этих великих международных праздниках прогресса, одни страны были представлены стендами, показывавшими их технический триумф, а другие занимали места в «колониальных павильонах» или в «племенных деревнях», согласно существовавшим тогда представлениям о них. (См. «Век Капитала», гл. 2). Даже в самих развитых странах усиливалось разделение людей на «золотой фонд», состоявший из талантливых и энергичных представителей среднего класса, и на «серую массу», обреченную на угнетенное положение в силу своей генетической ущербности. Наука биология была призвана обосновать неравенство по заказу тех, которые считали, что именно им предназначено обладать превосходством над другими.
Этот призыв к биологии лишь обострил отчаяние тех, чьи планы по модернизации их стран наталкивались на молчаливое непонимание или на сопротивление своих народов. В республиках Латинской Америки, вдохновленных успехом революций, преобразовавших Европу и США, идеологи и политики считали, что прогресс их стран зависит от «арианизации», т. е. от постепенного перехода населения в «белую расу» с помощью смешанных браков (так полагали в Бразилии), или от обновления населения за счет иммиграции белых переселенцев из Европы (такие планы существовали в Аргентине). Правящие классы этих стран, несомненно, были белыми, или, по крайней мере, относили себя к этой категории, о чем свидетельствовали фамилии неиспанского или непортугальского происхождения, непропорционально часто встречавшиеся среди представителей их политических элит, состоявших из потомков переселенцев из Европы. Однако даже в Японии (как ни трудно сегодня в это поверить) такие способы «вестернизации» уже тогда казались довольно спорными, поскольку они могли иметь успех лишь при условии (выражаясь современным языком) достаточно большого внедрения генов западноевропейских народов (см. «Век Капитала», гл. 8 и 14).
Все эти шарлатанские игры в псевдонаучные теории (см. гл. 10) лишь подчеркивали контраст между прогрессом, как всеобщим и вдохновляющим идеалом, и реальной действительностью с ее убогими попытками развития. Лишь немногие страны, казалось, смогли повернуться, с той или иной быстротой, к индустриально-капиталистической экономике, либерально-конституционному государству и буржуазному обществу западного образца. Но даже и в таких странах или общинах разрыв между «передовыми» классами (которые, к тому же, как правило, являлись богатыми) и «отсталой» массой (состоявшей, в основном, из бедных) оставался огромным и ужасающим; в частности, это вскоре обнаружилось, когда цивилизованный, благополучный средний класс и богатые слои общества стран Западной и Центральной Европы, включавшие много ассимилированных евреев, столкнулись, лицом к лицу, с двумя с половиной миллионами своих собратьев по религии, эмигрировавших на Запад из своих восточноевропейских гетто. Сам собой возник вопрос: «Разве эти варвары могут в действительности относиться к тому же народу, что и мы?»