Имеется, однако, один аспект анализа «по способу Кондратьева», который должен был быть связан с периодом быстрой «глобализации» мировой экономики. Речь идет о зависимости между мировым промышленным сектором, рост которого сопровождался непрерывной технической революцией, и мировой выработкой сельскохозяйственной продукции, которая росла главным образом за счет непрерывного вовлечения в производство новых географических зон или за счет создания районов новой специализации в области экспорта. В 1910–1913 гг. западный мир потреблял почти в два раза больше пшеницы, чем (в среднем) в 1870-е годы. Однако значительная часть прироста производства была обеспечена за счет немногих стран: США, Канады, Аргентины и Австралии, а в Европе — России, Румынии и Венгрии. Доля прироста за счет стран Западной Европы: Франции, Германии, Великобритании, Бельгии, Нидерландов и Скандинавии — составила всего 10–15 %. Поэтому не вызывает удивления вывод о том, что скорость роста производства мировой сельскохозяйственной продукции в рассматриваемом периоде замедлилась после начального скачка вперед, даже без учета влияния крупных сельскохозяйственных катастроф тех лет: например, восьмилетней засухи 1695–1902 годов, погубившей половину поголовья овец в Австралии; или гибели урожая хлопка в США в 1892 г. и позже, уничтоженного насекомыми-вредителями. После этого «законы торговли» стали действовать в пользу сельского хозяйства и вопреки интересам промышленности, т. е. фермеры стали платить меньше (в абсолютном выражении или относительно) за промышленные товары, а промышленность стала платить больше за товары сельского хозяйства.
Утверждение о том, что именно указанная перемена условий торговли стала причиной перехода от резкого падения цен в 1873–1896 гг. к заметному росту цен, начиная с 1914 года, является спорным. Возможно, что так оно и было. Бесспорно, что эта перемена законов торговли отрицательно повлияла на цены промышленных товаров и, следовательно, на их прибыльность. К счастью для «прекрасной эпохи», экономика была устроена так, что пострадали не прибыли, а рабочие, так как быстрый рост реальной зарплаты, характерный для времени Великой депрессии, явно замедлился. Во Франции и в Бельгии реальная зарплата сильно понизилась в период 1899–1913 годов. Мрачная социальная обстановка, напряженность и вспышки недовольства, имевшие место перед 1914 годом, объясняются частично именно этой причиной.
Что же, в таком случае, делало мировую экономику столь динамичной? Не вдаваясь в подробные объяснения, скажем, что ключ к ответу на этот вопрос нужно искать в развитых и развивавшихся странах северного полушария, поскольку именно они служили двигателем мирового экономического роста, являясь и производителями, и покупателями товаров. Эти страны образовали огромный, быстро растущий и расширявшийся массив промышленности, расположившийся в самом центре мировой экономики. В середине XIX века в эту группу входили не только Британия, Германия, США, Франция, Бельгия, Швейцария и Чешские земли, т. е. государства, служившие большими и малыми центрами индустриализации, значительная часть которых росла с внушительной и даже почти невообразимой быстротой. Сюда вошли и новые промышленные страны: Скандинавские, Нидерланды, Северная Италия, Венгрия, Россия и даже Япония. Они тоже составили быстро растущий массив покупателей мировых товаров и услуг, увеличивая закупки и уменьшая тем самым зависимость от традиционной сельскохозяйственной экономики. В XIX веке городскими жителями обычно считались те, кто жил в населенном пункте, насчитывавшем более 2000 человек. Однако, даже если принять в качестве критерия численность в 5000 человек, то количество городских жителей в Европе и в Северной Америке составило в 1910 г. 41 % (по сравнению с 19 % и 14 %, соответственно, в 1850 г.), при этом 80 % их жили в городах с населением свыше 20 000 человек (в 1850 г. — 70 %); из числа последних более половины жили в городах с населением свыше 100 000 человек, которые можно назвать громадными муравейниками потребителей{42}.