По мере того как XIX век приближался к концу, не осталось ни одной страны, осуществлявшей (или закончившей) индустриализацию и урбанизацию, в которой не образовались бы эти исторически беспрецедентные, безликие, безродные массы трудящихся, составлявшие неуклонно увеличивавшуюся часть ее населения, которая, в недалеком будущем, могла стать подавляющим большинством. Ситуация обострялась вследствие того обстоятельства, что еще не получил развития процесс диверсификации экономики промышленных стран, результатом которого должен был стать рост количества рабочих мест в «третьем секторе» экономики, т. е. в офисах, магазинах и на предприятиях коммунального обслуживания; только в США численность трудящихся «третьего сектора» уже превышала количество промышленных рабочих. В некоторых странах, казалось, преобладала даже обратная тенденция. Города, население которых в предындустриальную эру состояло, в первую очередь, как раз из работников «третьего сектора» (поскольку ремесленники были, как правило, и владельцами магазинов) — теперь стали промышленными центрами. Так что к концу XIX века около 70 % трудящегося населения крупных городов (т. е. имевших более 100 000 жителей) было занято в промышленности{108}.
Когда люди конца XIX века сравнивали свое настоящее с не столь далеким прошлым, то их поражали две вещи: громадный рост армии промышленных рабочих и, не менее того, рост специализации промышленности, наблюдавшийся в пределах каждого промышленного района и даже каждого города. Типичный промышленный город, т. е. город с населением от 30 до 300 тысяч человек (тогда как в начале века город с населением более 100 тысяч человек считался очень крупным!) имел, так сказать, «однотонную окраску», в лучшем случае — с двумя или тремя «оттенками; так в Лодзи, Рубэ, Данди и Лоуэлле царствовала текстильная промышленность; в Эссене и Мидлсборо — уголь, чугун и сталь, и по отдельности, и в разных сочетаниях; в Ярроу и Барроу — производство вооружений и судостроение; в Людвигсгафене и Виднесе — химия. В этом отношении от всех перечисленных городов сильно отличались новые многомиллионные мегалополисы, имевшие огромные размеры и насыщенные разнообразными промышленными предприятиями, причем — независимо от того, являлись ли они столицами государств или нет. Хотя некоторые великие столицы служили и важными промышленными центрами (например, Берлин, Петербург, Будапешт), обычно столицы все же не играли главной роли в промышленности своей страны.
Еще более удивительным казалось то, что массы трудящихся, неоднородные по своему составу и характеру, стремились все, в первую очередь, получить работу в крупных разветвленных фирмах, предприятия которых насчитывали от нескольких сот до многих тысяч рабочих и выпускали разнообразную продукцию (особенно те из них, которые находились в новых центрах тяжелой промышленности). На заводах Круппа в Эссене, Виккерса — в Барроу, Армстронга — в Ньюкасле трудились десятки тысяч рабочих. При этом общая численность работников этих гигантов составляла меньшинство от всей армии промышленных рабочих. Даже в Германии среднее количество работников одного предприятия составляло в 1913 г. всего 23–24 человека{109} (если даже брать только предприятия, имевшие более 10 рабочих); однако меньшинство, трудившееся на сверхкрупных предприятиях, привлекало к себе все большее внимание и представляло собой потенциально грозную силу. Что бы там ни говорили впоследствии историки, но для современников эти скопления рабочих казались непомерной, неотвратимо растущей и внушительной силой, отбрасывавшей мрачную тень на весь установившийся общественный порядок и на политическую жизнь. Стоило только задуматься над тем, что произойдет, если они осознают себя как класс, способный к единым политическим действиям!