— Ты слышишь меня или нет? — Степан ещё раз толкнул племянника, задумавшегося о подробностях своего мировосприятия. — Я говорю, смотри, запоминай, это Генрих Шпилевский.
— Ага, я понял. Кто такой? — Пашка был уже весь во внимании.
— Председатель ячейки нашей, с паровозостроительного, — голос дядьки Степана стал проникновенно уважительным.
— А что он тут делает?
— Как что? Идею будет продвигать! Нет разницы, какой завод — пролетарии, они везде одинаковые. — Пашка кивнул в знак согласия, но Генрих Шпилевский был именно тем типажом — в пенсне и кителе, который был им так нелюбим. «Посмотрим, какой такой Генрих», — про себя подумал Павел Черепанов и продолжил присматриваться к собравшимся. Зал был уже полон и рассмотреть всех не представлялось возможным.
Внезапно те ряды, которые располагались ближе ко входу, зашумели, и люди начали вставать. Те, кто не понял, что происходит, тоже вскочили, другие даже были вынуждены приподняться над толпой — кто на носочках, а кто из любопытства и на стул залез. Зазвучали одобрительные аплодисменты, которые становились всё громче и стройнее.
Между рядами уверенным шагом направлялся к красному столу человек в сером кителе и хромовых сапогах. Среднего роста, коренастый, с волевыми чертами лица и цепким взглядом. Он шёл по прямой, никак не обращая внимания на дружные приветствия единомышленников. Со стороны могло даже показаться, что такое сосредоточенное внимание ему неприятно, но об этом можно было судить только по его полной невозмутимости.
— Смотри, смотри, это Артём! — Степан Черепанов встал и вместе с товарищами провожал аплодисментами неведомого для Пашки человека. — Силён мужик, чего уж там, — Степан продолжал хлопать и с племянником говорил вполоборота. — Из Австралии к нам приехал, представляешь? Из Австралии!
— Так он австриец? — Пашка искренне удивился тому, как пылко все приветствуют этого иностранца. Это что ж такое надо было сделать, чтобы так встречали?
— Не австриец, он наш! Говорю тебе — Австралия, не Австрия, Австралия. — Дядьке нужно было говорить немного громче. — Это чёрт знает где! А он и там побывал! Говорят, бучу поднял, пролетариев местных сплотил вокруг себя, стачки организовывал, — аплодисменты продолжались, — газету издавал, а потом его вынудили уехать. С тамошней каторги не сбежишь!
Артём поднялся на помост, в президиум, и, слегка поклонившись, жестом попросил публику присесть.
— Вот мы тут с вами собрались обсудить текущую ситуацию, товарищи! Решения разные принимать собрались, документы писать. И ошиблись. Ситуация не здесь, а там! — резко повернув руку назад, он показал в сторону заводских цехов.
Зал и так притих, когда Артём начал говорить, а после этих его слов все напряглись в недоумении.
— Да, да! Не там мы собрались. Жизнь, она сейчас — в цехах. А мы тут. Так недолго и самое главное упустить — людей.
Генрих привстал и попытался нашептать что-то на ухо Артёму, но тот, резко махнув рукой, продолжил:
— Да к чёрту эту повестку! Успеем ещё бюрократией позаниматься! Сейчас я, товарищи, направляюсь в сборочный цех. Рабочие завода хотят получить ответы на некоторые вопросы. Считаю своим долгом быть там и приглашаю всех желающих не стесняться, одеться и проследовать со мной.
Зал зароптал и зашевелился. Одна из тех двух женщин, которые постоянно курили, подскочила с места и стала картинно опять аплодировать и делала это настолько энергично, что была вынуждена даже поправить платок, по последней пролетарской моде — красный. Если бы не соседи, подхватившие её под локоть, она, возможно, и упала бы.
— Прошу не ждать, мы теряем время! — Артём имел голос громкий и чеканный настолько, что рупоров ему не требовалось.
Генрих Шпилевский принялся спешно собирать со стола документы, аккуратно разложенные в соответствии с повесткой дня. Уже было не до порядка — Артём таким же уверенным шагом направлялся к выходу, но вынужден был остановиться, поскольку делегаты уже стали выходить из зала и образовалась пробка.
— Пойдём-ка! — Дядька Степан с силой схватил за руку племяша и резко дёрнул за собой. Пашка как на крючке пробрался сквозь толпу вслед за Степаном — желающих поговорить с бесстрашным «бузотёром», как его иногда называли харьковцы, было достаточное количество.