— Я всегда считала, что те, кто, подобно госпоже Оленской, вращался в аристократическом обществе, должны помогать нам поддерживать общественные различия, а не пренебрегать ими.
Яркий румянец не сходил с лица Мэй — за ним, очевидно, крылось нечто большее, чем просто признание вероломства госпожи Оленской по отношению к обществу.
— Я уверена, иностранцам мы все кажемся одинаковыми, — с кислой миной заметила мисс Джексон.
— По-моему, Эллен нисколько не интересует общество, но, впрочем, никто не знает, что ее интересует, — продолжала Мэй, словно стараясь выразиться как можно дипломатичнее.
— Ах, — снова вздохнула миссис Арчер.
Все знали, что графиня Оленская впала в немилость у своей родни. Даже ее верная заступница, миссис Мэнсон Минготт, и та ие могла оправдать ее отказ возвратиться к мужу. Минготты не высказывали своего неодобрения вслух — в них было слишком сильно чувство солидарности. Они попросту, как выразилась миссис Велланд, «предоставили бедняжке Эллен самой занять подобающее место в жизни», и это место — страшно подумать! — располагалось в каких-то немыслимых глубинах, где главенствуют Бленкеры и отправляют свои темные обряды «люди, которые пишут». Невероятно, но факт — Эллен, несмотря на все свои возможности и преимущества, скатилась до уровня «богемы». Это лишний раз утвердило всех во мнении, что она совершила роковую ошибку, не пожелав вернуться к графу Оленскому. В конце концов, место молодой женщины — в доме ее мужа, особенно если она покинула его при обстоятельствах, которые… как бы это сказать… по ближайшем рассмотрении…
— Госпожа Оленская пользуется большим успехом у джентльменов, — сказала мисс Софи, под видом примирительного замечания подпуская очередную шпильку.
— Ах, эта опасность всегда угрожает такой молодой женщине, как госпожа Оленская, — горестно согласилась миссис Арчер, после чего дамы, подобрав свои шлейфы, удалились под лампы Карселя в гостиную, между тем как Арчер и мистер Силлертон Джексон отправились в готическую библиотеку.
Усевшись возле камина и вознаградив себя за недостатки обеда превосходной сигарой, мистер Джексон вновь обрел свою важность и словоохотливость.
— Если Бофорт разорится, — возвестил он, — то разоблачений не миновать.
Арчер быстро поднял голову — при упоминании о Бофорте перед ним всегда возникала шагающая по снегам Скайтерклиффа грузная фигура в дорогой шубе и ботах.
— Разразится пренеприятный скандал. Он далеко не все свои деньги тратил на Регину, — продолжал мистер Джексон.
— Но это к делу не относится. Я уверен, что он еще выкарабкается, — сказал молодой человек, желая переменить тему.
— Может быть, может быть. Мне известно, что он сегодня собирался посетить кое-кого из влиятельных лиц. Конечно, — нехотя согласился мистер Джексон, — надо надеяться, что они сумеют его вытащить — во всяком случае, на этот раз. Мне не хотелось бы думать, что несчастной Регине суждено провести остаток дней своих на каком-нибудь убогом заграничном курорте для банкротов.
Арчер ничего не ответил. Ему казалось совершенно естественным — хотя и трагичным — что человека, добывшего деньги нечестным путем, ожидает тяжкое искупление, и поэтому мысли его, не задерживаясь на печальной судьбе миссис Бофорт, вернулись к более близким ему вопросам. Почему при упоминании графини Оленской Мэй покраснела?
Четыре месяца прошло с того летнего дня, который он провел с госпожою Оленской, и с тех пор он с нею не встречался. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький домик, который они сняли с Медорой Мэнсон; однажды он написал ей — всего несколько слов, спрашивая, может ли он ее видеть, и она еще более кратко ответила: «Пока еще нет».
С тех пор всякая связь между ними прервалась, и он воздвиг в своей душе некое святилище, в котором среди его сокровенных дум и желаний царила она. Постепенно оно превратилось в место, где протекала его реальная жизнь и совершались единственно разумные его поступки; сюда он приносил книги, которые читал, мысли и чувства, которые лелеял, свои мечты и суждения. За пределами этого святилища, где протекала его действительная жизнь, он двигался со все возрастающим ощущением нереальности и неполноценности, наталкиваясь на знакомые предрассудки и общепринятые взгляды, подобно человеку, который в рассеянности беспрестанно натыкается на мебель в своей собственной комнате. Он был далек, так бесконечно далек от всего, что было реально и близко для окружающих, что порой его даже пугала их уверенность, будто он все еще среди них.
До его сознания дошло, что мистер Джексон откашливается, готовясь к новым разоблачениям.
— Я, разумеется, не знаю, насколько семья вашей жены осведомлена о разговорах по поводу… по поводу отказа госпожи Оленской принять последнее предложение ее мужа.
Арчер молчал, и мистер Джексон попытался подойти к делу окольными путями.
— Жаль, очень жаль, что ока его отвергла.
— Жаль? Во имя всего святого, почему?
Мистер Джексон окинул взглядом свою ногу и остановился на туго натянутом носке, соединявшем лодыжку с лакированною туфлей.
— Ну, если говорить о предметах наиболее низменных — на какие средства она будет жить теперь?
— Теперь?
— Если Бофорт…
Арчер вскочил, стукнув кулаком по краю письменного стола из черного ореха. В гнездах медного чернильного прибора заплясали стеклянные стаканчики.
— Что, черт побери, вы хотите этим сказать, сэр?
Мистер Джексон, слегка поерзав на стуле, окинул невозмутимым взглядом вспыхнувшее лицо молодого человека.
— Гм… из весьма достоверных источников — точнее, от самой старухи Кэтрин — мне стало известно, что семейство значительно сократило денежное пособие графини Оленской, когда она наотрез отказалась вернуться к мужу, а так как в силу этого отказа она также лишается своего собственного имущества — право распоряжаться которым граф Оленский готов был ей предоставить в случае ее возвращения, — то что, черт побери, хотите сказать вы, мой мальчик, задавая мне этот вопрос? — благодушно отозвался мистер Джексон.
Арчер подошел к камину и, наклонившись, стряхнул туда пепел.
— Я ничего не знаю о личных делах госпожи Оленской, но мне и без того ясно, что ваши намеки…
— Ну, во-первых, они вовсе не мои, а Леффертса, — вставил мистер Джексон.
— Леффертса, который пытался за ней ухаживать и получил отпор! — с презрением воскликнул Арчер.
_ Да что вы? Неужели? — обрадовался его собеседник, словно только и ждал этого ответа, как охотник ждет зверя, на которого расставил капкан. Он сидел сбоку от огня, и его холодные старые глаза не отрываясь смотрели в лицо Арчеру, словно зажав его стальной пружиной.
— Да, очень жаль, что она не вернулась до краха Бофорта, — повторил он. — Если она вернется теперь и если он обанкротится, это лишь подтвердит мнение, которое, кстати, разделяет не один только Леффертс.
— О, она не вернется ни теперь, ни когда бы то ни было!
Не успели эти слова сорваться с уст Арчера, как его снова охватило ощущение, будто именно их мистер Силлертон все время ожидал.
Старик внимательно на него посмотрел.
— Вы так думаете? Что ж, вам лучше знать. Но каждый вам скажет, что те жалкие гроши, которые еще остались у Медоры, находятся в руках Бофорта, и я, по правде говоря, просто себе не представляю, как эти дамы смогут удержаться на поверхности, если он пойдет ко дну. Конечно, не исключено, что госпожа Оленская еще ухитрится задобрить старуху Кэтрин, хотя та больше всех настаивала на ее возвращении, а старуха может назначить ей любое содержание. Однако все мы знаем, что она не любит расставаться с деньгами, а остальным родственникам совершенно незачем удерживать госпожу Оленскую здесь.
Арчер кипел от безрассудной ярости. Он находился именно в том состоянии, когда человек способен совершить любую глупость, все время сознавая, что он ее совершает.
Он видел, что мистер Джексон изумился, узнав, что ему ничего не известно о разногласиях госпожи Оленской с ее бабушкой и другими родственниками. Старик, несомненно, сделал выводы о причинах, по которым Арчера не допустили на семейный совет. Это ясно показало молодому человеку, что ему следует быть настороже, но намеки на Бофорта вывели его из себя. Однако он помнил— если не об опасности, грозящей ему самому, то, во всяком случае, о том, что мистер Джексон находится в доме его матери и, следовательно, является его гостем. Старый Нью-Йорк скрупулезно соблюдал законы гостеприимства, а по этим законам разногласия с гостем ни при каких обстоятельствах нельзя превращать в ссору.