Она сняла жакет. Тони впился глазами в ее обнаженные руки.
Муха жужжала над самой его головой.
Он медленно потянулся к груше.
Глава 37
Годы старости были для княгини Сильвии радостными. Она была любима и почитаема большинством жителей Рима. Ее считали гранд-дамой, обладавшей элегантностью, вкусом, умом и безупречными связями. Единственным обстоятельством, омрачавшим ее безмятежную старость, было существование Муссолини, которого она презирала. И конечно, ее беспокоил Фаусто.
В один из дней, ближе к вечеру, она читала роман в своей спальне, когда дворецкий доложил, что во дворец прибыл ее сын и хочет поговорить с ней. Когда Фаусто вошел в комнату, по возбужденному блеску его глаз она поняла, что произошло нечто необычное. На нем был гражданский костюм: она еще раньше сказала ему, что в фашистской форме не пустит его во дворец. Фаусто подошел к матери и поцеловал ее. На секунду она забыла о фашизме и Муссолини и обняла сына.
— Ты хорошо выглядишь, мамочка. — Он пододвинул пуфик поближе к ее креслу.
— Да, при данных обстоятельствах неплохо. Как Нанда? Тони говорил мне, что по вечерам он дает ей религиозные наставления.
— Да? Я не знал об этом. Меня не было несколько дней в городе. А отчего это Тони заделался проповедником?
— Чтобы вырвать ее из лап этого жуткого шарлатана — профессора Сальваторелли.
— Что ж, если это ему удастся, я буду благодарен ему. Мамочка, я сделал кое-что, надеюсь, это очень обрадует тебя.
— Вышел из фашистской партии? — сухо спросила она.
Фаусто взглянул на нее с удивлением:
— Конечно, нет.
— Это был бы самый лучший твой поступок.
— Я не собираюсь начинать с тобой еще одну политическую дискуссию. Сейчас я говорю о личном. Мне удалось узнать имя человека, который убил отца.
Теперь уже она удивилась:
— Каким образом?
— Это не имеет значения. Дело в том, что он был палачом в мафии, как мы всегда и подозревали. Но сейчас он мертв. Мы отомстили за смерть отца. Я хотел, чтобы ты первой узнала об этом. Я подумал… — он на секунду замешкался, — может быть, это улучшит наши отношения.
Сильвия закрыла глаза и вспомнила ту страшную ночь семнадцать лет назад, когда единственный человек, которого она когда-либо любила, был отнят у нее. Затем она открыла глаза и посмотрела на сына, который так часто напоминал ей Франко.
— Что ты имел в виду, когда сказал «мертв»? Что с ним случилось?
— Это не имеет значения.
— Нет, имеет. Над ним совершили правосудие по-фашистски?
— Я сказал тебе: это не имеет значения!
— Его убили, так ведь? — тихо спросила она. — Ты убил его?
— Разумеется, нет! — Он пытался сдержать свой гнев и возмущение. — Мне кажется, тебе нужно радоваться тому, что за смерть отца отомстили, а не расспрашивать, как это было сделано. Никто не мог сделать это десять лет назад. В конце концов, отец был одним из первых итальянцев, кто атаковал мафию. А кто покончил с ней? Кто раздавил ее? Дуче!
— О, Фаусто, — вздохнула Сильвия, — ты ничего не понимаешь. Разве можно достичь чего-нибудь, борясь с мафией ее же методами? Разве это справедливо — убивать убийцу? — В ее прекрасных старческих глазах появилось умоляющее выражение. — Прошу тебя, дорогой мой, уйди от них!
На какой-то миг у него мелькнула мысль, а не права ли его мать. Потом Фаусто взял себя в руки, лицо его стало холодным. Он поднялся:
— Я сделал это для тебя и для отца. Думал, это тебя порадует. Но совершенно очевидно, что любой мой поступок вызывает у тебя неудовольствие…
Фаусто вышел из комнаты и бросился на улицу. Когда он сел в машину, то внезапно понял, что плачет, сам не зная почему.
Жена Фаусто и его брат-близнец разговаривали в гостиной виллы. Они не заметили, как он вошел. Они стояли у дверей в сад, спиной к нему, поглощенные своей тихой беседой.
Наступали сумерки, и мягкие темные тени окутывали комнату. Через секунду Фаусто включил свет.
— Фаусто! — воскликнула Нанда, обернувшись к нему. — Я не слышала, как ты вошел.
— Привет, Нанда! Привет, Тони. Мать сказала мне, что вы оба ведете беседы о религии. Вы всегда разговариваете в темноте?
— А я и не понял, что уже так поздно, — отозвался Тони. — Я, пожалуй, пойду.
— Не уходи. У меня не было случая поговорить с тобой с тех пор, как ты вернулся в Рим. Останься у нас поужинать. Нанда, мы ведь никого не ждем к ужину, не так ли?
— Нет, никого.
— Тогда скажи повару, чтобы готовил на троих.