— У него все в порядке! — воскликнула она. — Твой отец вовремя отвез его в Ватикан. С ним все в порядке.
Она повернулась к Фаусто, обняла его и поцеловала. — Спасибо тебе, дорогой, — сказала она.
— Спасибо за то, что ты спас старика.
— Не благодари меня. Благодари того человека, который сообщил мне об этом.
— Но спас его именно ты. И Тони говорит, что ему будет хорошо в Ватикане, правда?
— Пока немцы не решат влезть и туда. У нас есть какой-нибудь дрянной кофе?
— Я подогрею его. Приходи на кухню.
Она вошла в столовую. Фаусто взглянул на сына, стоящего на лестнице на полпути вниз.
— Энрико, сказал он спокойно, — подойди ко мне.
Он спустился.
— Что, папа?
— Я не хочу, чтобы твоя мама знала об этом, потому что она может расстроиться. Но ты должен знать. Я организовал перевод большей части наличных денег из Италии. Если что-то случится со мной, обратись к своему дяде Тони. Он знает обо всем. Я знаю, что ты, руководствуясь коммунистическими принципами, можешь с презрением относиться к деньгам, но твоей маме и сестре деньги будут нужны, чтобы жить на них.
— Что с тобой может случиться?
Фаусто пожал плечами:
— Кто знает? Не думаю, чтобы немцы очень обрадовались тому, что я поместил твоего дедушку в Ватикан. Мы все теперь должны быть очень осторожными. А тебе следует забыть и думать о партизанах. Я знаю, как ты себя чувствуешь, и я восхищаюсь твоим желанием что-то предпринять, но ты должен подумать о своей маме и об Анне. Поэтому я хочу, чтобы ты дал мне слово не пытаться делать глупости. Согласен?
Энрико помедлил:
— Хорошо, я даю слово. Но это несправедливо!
— В эти дни все несправедливо.
— Но я не могу сидеть без дела! Я здесь, как заключенный, вот уже два года! Я и не итальянец, и не еврей; я не могу воевать против Италии, я не могу уйти к партизанам, я не могу учиться… — Увидев выражение отцовского лица, он сразу остыл. — Прости меня, мне не следовало говорить тебе все это, хотя я все это чувствую. Но я не буду ничего предпринимать.
Фаусто изучал своего сына. Минуту спустя он спросил:
— Ты хочешь женщину?
Энрико покраснел.
— Беда с нами, итальянцами или итальянскими евреями, с теми, кем я на самом деле являюсь. Мир рушится, а мы можем думать только о женщинах. Может быть, это лучшее, что в нас есть? Я повторяю: ты хочешь женщину?
Энрико застыдился:
— Да.
— Причешись, я отвезу тебя в «Ла Розина». Это единственное место, куда мы можем пойти, не вызывая подозрений у немцев.
Энрико с презрением отнесся к аполитичной оценке отцом ситуации, но не стал терять времени даже на причесывание.
Фаусто вошел на кухню, поцеловал свою шестилетнюю дочь, сидящую за столом. Взял чашку кофе у Нанды.
— Боже, какое отвратительное питье! — воскликнул он после первого же глотка.
— Немецкий, — пожала плечами Нанда. — Наверное, он сделан из старых ботинок.
— Вполне возможно.
— Папочка, — защебетала Анна, — мамочка говорит, что дедушка живет с Папой. Он управляет отелем?
— Что-то в этом духе, — улыбнулся Фаусто.
Коккер-спаниель Анны пробежал через кухню за кошкой, и девочка, соскочив со стула, бросилась за ним в погоню. Когда она выбежала из комнаты, Фаусто объявил:
— Я беру Энрико на прогулку. Он начинает сходить с ума.
— Я знаю. Я беспокоюсь о нем. Куда вы поедете?
— Просто прогуляемся, — солгал он.
Она подошла к нему и погладила его по щеке.
— Спасибо тебе еще раз за то, что ты сделал, — сказала она мягко. — Из-за того, что ты спас отца, у тебя могут быть неприятности?
— Не больше, чем уже есть.
— Ты хороший человек, Фаусто Спада. Я привыкла думать о тебе все, что угодно, ты знаешь. Но я люблю тебя таким, каким ты стал. Я очень тебя люблю.
Он поставил чашку и обнял ее.
— Ты еще считаешь меня неотразимым? — прошептал он, улыбаясь.
— Я без ума от тебя.
— Тогда я не обижаюсь, что я хороший.
— Ты невозможный, — улыбнулась она. — Но я люблю тебя.
Они целовались до тех пор, пока не увидели в дверях Энрико.
— Ну что ж, желаю вам обоим хорошей прогулки. И если вы увидите свежие яйца, купите, сколько сможете.