– А чего теперь на Восьмерке?
– Как Южный район заселили, так и ушли на Восьмерку – «южанам» сюда получается шестьдесят километров пилить…
Услышав рев двигателя, оба одновременно вскинули головы. Из рощи, до которой оставалось каких-нибудь сорок метров, ломая кусты, стремительно вылетел обогнавший их белый МАК и ринулся прямо на велеров. Мишка, не тормозя, резко свернул вправо на обочину и дальше на поля, успев заметить краем глаза, что Клюв пошел за ним. МАК прыгая по колдобинам поля, несся наперерез. Раз-два, вдох-выдох, быстрее, Мишка, эх, шины скользят на мокрой от росы траве.
Он проскочил в каком-то метре от белой машины. Через секунду услышал сзади хруст и крик…
МАК давно уехал, а Мишка не мог заставить себя подойти к лежащему на траве Клюву. «А может, жив?» – в который раз приходила в голову настойчивая мысль. Но он знал, что это не так. Грузовик практически передушил тело пополам, оставив жуткое месиво из крови, костей и одежды. Вместо живота каша, чего не скажешь о лице. Не тронутое ни единой царапиной, и даже гримасой (он что, и боли не успел почувствовать?), оно хранило спокойное, сосредоточенное выражение.
«Не люблю, когда мне указывают, что мне делать, а что нет», – вспомнил Мишка их недавний разговор.
Вдали послышался вой сирены…
Глава VII
Дома был жуткий скандал. Верного заперли в кладовке и пообещали в следующее воскресенье продать. Мать больше плакала, отец молчал. Когда мать выдохлась, он забрал Мишку в детскую комнату. Здесь отец вытащил из кармана старую, выцветшую газету и молча протянул сыну. На последней странице Мишка нашел: «Ежегодный марафонский заезд велосипедистов». Фамилии участников: Волчин, Сабич… Векшин – отец. В шлеме и не узнать. Мишка вопросительно посмотрел на отца. Тот отвел глаза и стал рассказывать, что раньше велосипеды были почти у всех. Предлагали даже отменить городской транспорт. Но ничего не получилось, не важно, почему, я не могу тебе сейчас объяснить… Он замолчал надолго, низко опустив голову. А когда поднял, в глазах стояли слезы:
– Ты хоть представляешь, что бы с нами было, если бы ты оказался под колесами?!
Мишка всхлипнул (вот где его прорвало) и уткнулся в отцовское плечо…
Через два дня он пошел в школу. Там ждал очередной сюрприз. На первом уроке старая Зоя Петровна взяла его за руку и вывела на середину класса.
– Посмотрите, – громко начала она, – перед вами велер!
Слово «велер» было произнесено таким зловещим тоном, что Мишка сам содрогнулся. И началось… Выступали Зоя Петровна, Демина, Зина и Лора. Как это он не замечал раньше, что Демина и Зина на Зою работают? Она, наверное, и речь им написала: «Позор школы, предал коллектив, подумал бы о родителях». Так ненатурально, что слушать противно. Правда, про Лору этого не скажешь, человек искренне верит, что искореняет зло. Собственно, три месяца назад Мишка думал точно так же, как она… Взгляды у всех одноклассников уничтожающие, Гусь даже улыбается гаденько. Ни у кого к Мишке сочувствия нет. Ни у кого, кроме Маши. Тем Мишка и вытерпел – посмотрит на первую парту: «Держись, Мишка», – говорит Машин взгляд, и сразу силы появляются. Можно дальше слушать про свои злодейства.
Через час все закончилось. Мишка был осужден. Правда, его обещание «исправиться» было благосклонно принято, но дали испытательный срок два месяца. Под Машино наблюдение. Интересно, как это она устроила?
Уроков в тот день не было, только расписание дали и отпустили. Усталый и потерянный шел Мишка домой, даже ноги поднимать сил не было. На душе очень противно было. Ведь неправда все от начала до конца. И что Клюв поскользнулся, и что водитель не успел отвернуть… Его размышления прервала Маша, она на углу ждала.
– Тяжело?
– Угу, – кивнул Мишка, и неожиданно для самого себя предложил: – Пошли на поле?
Они забрались в самую середину аэродромного поля. На три километра вокруг ни души, только кусты шиповника и трава. Здесь Мишка расстелил пиджак на сухую, теплую землю, и они сели.
– Ты знаешь, что такое отчаяние? – спросил Мишка.
Маша откинулась назад, выставив руки для опоры:
– Знаю, Миша. Я ведь с шестого класса люблю тебя, как ты к нам перешел.
Мишка повернул голову – ну и лицо у нее, аж страшно!