Мишка не ответил, что тут скажешь?
Через пятнадцать минут они подъехали к Перешейке, реке, от которой брал начало Гребной канал. На одном из ее пологих склонов ребята умылись и отдохнули. Они валялись в траве, травили анекдоты, много смеялись, даже если анекдот был знаком. Мишка весь день бы так лежал, но Костик всегда помнил, что рядом опасная трасса.
– Давай обратно, – сказал он после очередного «Штирлица», поднося к глазам руку с часами. – Думал я по округе поколесить, но, чувствую, день для нас неудачный. Не станем искушать судьбу, закончим на этой трассе.
Перед блестящей, раскаленной, как сковорода, дорогой, Клюв поднял руку, останавливая Мишку.
– Значит, так, – показал он рукой вперед, – через километр начинается забор, потом еще метров триста спуск и вот тут-то смотри внимательно, где-то на середине будет дырка. Я, если что, еще крикну, но и ты не сильно разгоняйся. Усек?
– Да.
– Тогда поехали, – выпрямился в седле Клюв, – да, на передний тормоз на спуске не жми – кувыркнешься через голову.
Спускаться, когда не нужно через силу крутить педали, а лишь притормаживать, было сплошным наслаждением. Мишка ехал расслабившись, чувствуя, как нежно обдувает ветер мокрые растрепанные волосы. Показалась серая полоса забора, уходящая вместе с асфальтом за горизонт – Тоннель. Он все ближе. До него метров двадцать. Где-то там нужно не пропустить дыру… Рев мотора и крик Клюва слились в один резкий звук… Как-то Мишка смотрел фильм про войну. В память врезался коротенький кусочек: солдат полулежит на земле, ветер колышет траву, кузнечики стрекочут, вдруг взрыв, и ничего нет, только комья земли в воздухе… Примерно то же самое случилось и сейчас. Мотор МАКа взревел так устрашающе близко, а Клюв заорал так громко, что у Мишки дрогнули руки, руль повело, и он едва не свалился. Оглянуться не успел, Клюв крикнул второй раз: «Мишка, вправо, на поля!» Он не колебался ни секунды, повернул руль вправо и полетел, потому что ограждающего бордюра здесь почему-то не было, а обочина резко уходила вниз, так что поле было на добрый метр ниже асфальта трассы.
Свернул Мишка с трассы, а дальше у него дыханье захватило. Он летел и, казалось, полет никогда не прервется. Причем была твердая уверенность, что он летит все время вверх, а когда долетает до высшей точки, все обрывается, и он начинает подъем сначала.
Удар о землю убедил в обратном. Самое интересное, что Мишка приземлился очень удачно, ровно. И, если бы он держал руки крепко, возможно, даже удержал бы равновесие. Но мышцы у Мишки были как вата, и сам он был ватным, как подушка. Во всяком случае, земля била его тело как-то вяло: вроде и больно, но тупой, далекой болью.
Он лежал на земле, слушая, что происходит рядом. Стрекочут кузнечики, ветер колышет траву. Божья коровка, маленькая желтая, села ему на руку, пощекотала кожу, улетела. Интересно, видела она, как они с Клювом летели? Кстати, где Клюв?! Преодолевая слабость, Мишка пошевелился и сел. К мальчишке постепенно возвращалось ощущение реальности. Болел локоть и колено, но не той нехорошей болью ушибленной кости, а резкой болью содранной кожи. Память подсказывает, что потом к этой боли добавится сильная боль йода или зеленки, но это будет потом, дома, а сейчас нужно искать подорожник, слюнявить его и прикладывать к ране.
Сзади послышался шорох. Потирая коленку, к Мишке шел Клюв.
– Жив?
– Да.
– Думал, костей не соберешь. Я хоть успел в воздухе из седла выпрыгнуть. Везунки мы с тобой – два раза сегодня чуть под колесами не оказались, – Клюв нервно хохотнул.
– Да, – согласился Мишка, чувствуя, как на лице рекой разливается улыбка.
– Эта сволочь выключила мотор и тихо катилась за нами с горы. Я как шестым чувством учуял – обернулся, а он рядом. Ладно, давай твоего скакуна посмотрим, – присел Клюв возле Верного.
– Твой батя знал, что покупать, – довольно сообщил Клюв через несколько минут. – Мой бы велик точно попал бы в мастерскую. Минимум – обода бы погнул, а у твоего лишь две спицы сломаны, да краска содрана. Сейчас мы его в порядок приведем…
– Нет, хватит с нас Тоннеля, – продолжал Клюв, когда они, спешившись, шли гуськом по тропинке, поднимая пыль. – Зачем искушать судьбу? Сейчас ухабы закончатся, начнется вполне сносная дорога, хоть и проселочная.