Но сознание не делает мне такого подарка. Напротив - я непроизвольно сосредотачиваюсь то на одном пульсирующем болью отбитом участке тела, то на другом. Так сильно меня еще никогда не били. Да только завтра будет еще хуже - знаю об этом из прошлого опыта.
Во все еще гудящей тишине слышу надтреснутый женский голос. Голос приближается, причитает и охает. Наверное, именно эта женщина и вспугнула избивающих меня уродов. Надо бы поблагодарить ее, но я едва способен ворочать языком, стремительно распухающие губы превращаются в тяжелые неповоротливые пельмени. Хорош же я буду завтра утром.
— Ой, да что же это делается… - судя по всему, женщина опустилась рядом со мной на колени. - Ты жив, милый?
Киваю - и все же пытаюсь перевалиться набок, а потом сесть. Женщина помогает мне, чем-то сухим трет по лицу, наверное, вытирает кровь и сопли. Что ж, вполне терпимо, жить можно. Самое паршивое, что до сих пор плохо вижу.
— Сейчас, потерпи, - кудахчет женщина, - я «скорую» вызову. И милицию. Что же это делается!
— Не надо… - ну и голос, точно каменного крошева в глотку насыпали. – Я сам виноват.
— Вот в милиции и разберутся, кто виноват! Живого человека смертным боем бить – это, интересно мне, в чем же провиниться надо.
— Пожалуйста. - Противно от собственного просящего тона. Но у меня просто нет сил приводить аргументы и спорить. - Не надо. Все хорошо.
Я знаю, чем кончаются такие звонки в милицию. В лучшем случае, вообще ничем. Вряд ли эта женщина видела лица избивающих меня пацанов. Судя по всему, бежала издалека, да и темно уже на улице. А я в жизни не укажу ни на Платона, ни на остальных. Потому что были уже такие, тыкающие в Платонова пальцем. Где они теперь? В основном, ходят в другие школы, потому что в нашей им не светило ничего хорошего. Потому что отец Платонова какой-то крутой бизнесмен, который время от времени делает школе крупные дорогостоящие подарки. Его сын и вся его компашка – они неприкосновенны, чего бы про них ни говорили такие нищеброды, как я. А мне осталось доучиться всего ничего, не хочу каждый из этих последних дней ходить и оборачиваться, опасаясь мести.
Идиотская мысль, но после сегодняшнего, думается, они от меня отстанут. Пусть и на время, но так мне только этого и надо. Последние экзамены, выпускной, а потом только меня и видели в этой проклятой школе.
— Ты уверен? - недовольно спрашивает женщина.
— Да. Можете такси вызвать? — щупаю по карманам в поисках мобильного и не нахожу его. То ли выпал, то ли эти уроды вытащили. Вряд ли вытащили, конечно. На кой им моя старая «труба». Но в этой темноте и с моим затуманенным взглядом я точно ничего не найду. - Я заплачу.
Несколько мятых мелких банкнот у меня есть.
— Конечно-конечно, - оживляется женщина, будто почувствовала, что хоть как-то может мне помочь.
К тому времени, когда приезжает такси, я уже вполне сносно могу стоять на ногах, хотя колено болит жутко, пульсирует при каждом шаге. Видимо, приложился я им знатно.
Увидев меня, таксист хмурится и явно не особенно хочет пускать в салон. Ну да, ну да - я же там все перепачкаю, а ему потом оттирать. Но женщина так напускается на водителя, едва не кроя его матом, что тот быстро сдается и даже помогает мне сесть на заднее сидение.
Называю адрес и сразу расплачиваюсь. Напоследок благодарю сердобольную женщину и еще раз уверяю ее, что все со мной будет хорошо.
Ехать нам недолго, я живу всего в двадцати минутах неспешной ходьбы. Пока едем, пытаюсь придумать, что бы такое сказать дома, чтобы там так же не начали названивать в полицию. С синяками и ссадинами я и раньше приходил - и сразу попадал под перекрестный спор родителей. Мама говорила, что так нельзя, что завтра же она пойдет к директору школы и обо всем ему расскажет. Отец же отрицательно мотал головой и говорил, что мальчишки должны сами решать свои конфликты - и влезать в них нельзя.
Пока что в этих спорах всегда побеждал отец. И я очень благодарен ему за это. Но сегодня… сегодня даже у него нет слов, чтобы передать весь свой ужас от того, в каком состоянии пришел его сын.
Дверь мне открывает мама - и по ее лицу вижу, что она жутко взволнована и зла. Еще бы, я давно должен быть дома, а на звонки не отвечаю. Но злость исчезает в мгновение - мама обхватывает свое лицо руками и стремительно бледнеет. И мне даже кажется, что сейчас ей станет плохо, снова засбоит сердце.
— Сережа! - кричит она себе за спину и втаскивает меня в прихожую.
Отец, в растянутых трениках и в майке, появляется с кухни. Вообще он у меня не матерится, но сейчас вполголоса выдается длинную тираду, предназначенную явно не для маминых утонченных ушей. Она у меня музейный работник и очень не любит, когда в ее присутствии ругаются.