В жизни ведь как бывает: левая рука не знает, что делает правая. Через день главный редактор улетел в полюбившуюся Японию. Дежурная служба, по неведению, сунула мою корреспонденцию «У парадного подъезда» в образовавшуюся на первой полосе дыру. Разразился, как и ожидали, скандал. Но факты были неопровержимые.
Чтобы замять скандальчик и за одно ублажить зарвавшегося корреспондента популярной газеты, советник вице-премьера Аркадий Евстафьев (тот, который вскоре был схвачен с коробкой из-под ксерокса с ворованными долларами) позвонил мне домой и от имени шефа принес извинения.
Ни на понт, ни на испуг я не поддаюсь. Месяц спустя газета вышла с моей большой статьей, в которой «препарировалась» одна воровская махинация, свершившаяся по прямой «указивке» все того же Госимущества.
Накануне шеф вызвал меня к себе:
– Публикуем твой кусок под твою личную ответственность. В случае чего платить по судебному иску будешь из собственного кармана.
На дворе был горячий 1993-й год. Госимущество сияло в зените славы. Имя Чубайса гремело в верхах и низах. Миллионы несчастных моих сограждан охмурил «рыжий бес», пообещавший каждому владельцу ваучера как минимум по две «Волги». Редакции ряда левых газет замахнулись было на бумажного мага, но потерпели полное фиаско: заплатили по судебным встречным искам сумасшедшие деньги. Так что можно было понять – и посочувствовать! – Александру Серафимовичу Потапову. Я же, словно Буратино, пер по прямой, не ведая страха.
Месяц прошел, другой. Госимущество молчит, будто в рот воды они там набрали. Я убедил зама главного редактора Бориса Леонова направить в самолюбивое ведомство официальный запрос. Тогда еще существовал «советский порядок»: повинные вельможи обязаны были письменно реагировать на критические сигналы прессы. Но миновали все законные сроки – в ответ ни звука. Тогда, ни с кем не посоветовавшись, направил я Чубайсу личное послание с припиской: «Если Госимущество не отреагирует на публикацию, я, как член Союза журналистов РФ, оставляю за собой законное право: предать гласности нашу пустопорожнюю переписку».
Ближе к вечеру меня призвал к себе Потапов. Сходу сказал:
– Прошу, прекрати склоку.
Я все понял. Попросил лист бумаги и, не выходя из кабинета, написал заявление об увольнении. Решение свое мотивировал тем, что «из моральных соображений не желаю сотрудничать с незаконной властью, тем более потакать ей». Кстати сказать, то была моя четвертая по счету просьба об отставке в течение полутора лет.
Я знал, на что иду. Предвидел сложности и трудности отбившегося от стаи журналиста. В то же время не питал иллюзий. Ведь мое положение в редакции, повторяю, и без того стало шатким. Искать же новое пристанище ветерану труда не хотелось. Да и несподручно было. Хотя, конечно, я несколько поторопился. Следовало сперва смотаться в командировку в Молдову.
Последнее время меня туда почему-то особенно тянуло. Хотелось повидать старых друзей. Еще больше хотелось спокойно, неторопливо походить по холмам, по долам. Подышать воздухом своей юности. Увидеть своими глазами порушенное, попранное, обезображенное. В общем, разбередить душу и не медля взяться за перо.
В конце концов можно было катануть и за свой счет. Но к тому времени меня дотла разорили хозяева Московского Кремля и разбойники из российского Белого дома. К тому ж прибавилось еще и беспокойство: подозрительно молчал телефон Маларчука.
Проездом из Кишинева в Филадельфию (насовсем!) сделал в Москве короткую остановку старый и верный друг Михаил Хазин, переводчик, публицист, литературный критик. Среди привезенных кишиневских новостей одна оказалась скорбной: Маларчук тяжело болен. Вскоре в «Литгазете» прочел я некролог. Гице не было еще и шестидесяти.
Потери, потери. Одни уходят в небытие. Другие, стиснув зубы, улетают в «новый свет». Вот Хазин не выдержал гнетущей атмосферы «молдавской революции» – оставил все и вся. Подался на чужбину. По сути-то, тоже беженец. До сих пор у меня в ушах звучат, сказанные в аэропорту Шереметьево печальные слова:
– Хуже, чем есть, уже не будет.
Так, отводя глаза в сторону, врачи твердым голосом говорят больному в его безнадежном положении.
Тогда-то впервые я и сам почувствовал невыносимость жизни в пределах Отечества. Правда, улетать не собирался. А главное – куда лететь? Не в Израиль же, не в Штаты, куда подались в разное время мои однокашники, товарищи. И где дочь моя Анастасия успела побывать. Да быстренько домой возвратилась. Нет, мне не по душе хваленые земли обетованные. В России дел по горло. Только поворачивайся.
Тогда в аэропорту Шереметьево и мелькнул замысел (проект) этой книги. Завел специальную папку. На обложке фломастером вывел гриф «Мильон терзаний». Стал накапливать с божьей помощью досье. День ото дня папка разбухала, разбухала.
ОКАЯННЫЕ
В следующее лето Катя-Катерина снова явилась на работу в белокаменную. Недели две с подружкой жили в моей квартире, пока подыскивали постоянное жилье. В благодарность за услугу сделали на кухне классный ремонт.
А зимой из Молдовы пришло (без обратного адреса) новогоднее поздравление. В конверте оказались также вырезки из местных и украинских газет. Безо всяких комментариев. Хотя в самой подборке материалов угадывалась определенная направленность. Чувствовались отголоски и нашего памятного базарного разговора, и особенно кухонных бесед, которые, как правило, затягивались за полночь.
Почему-то у нас недооценивают региональные СМИ. Право, зря. Районные, областные, даже малотиражные издания являются аккумуляторами объективной информации. В чистом виде, без всякого политического налета, аранжировки. Катя-Катерина знала, что мне требуется, когда начиняла широкоформатный конверт печатной продукцией. Газетная «лапша» содержала довольно-таки немало забавного, но и достаточно поучительного и вместе с тем сакраментальное, недозволенное для посторонних глаз, ушей, языков.
Сразу бросился в глаза материал из газеты «Буковина». Это было пространное письмо сотрудника румынской спецслужбы – безымянное, что в общем-то было вполне объяснимо. Похоже, человека совесть заела – решил предать огласке заповедное. Такое и на разведчиков находит! Правда, в преклонном возрасте, чаще при смене режима. Вспомним, откровения нашего генерала О. Калугина, хотя было в них больше грязи, чем разоблачающей фактуры. Но обыватель с жадностью проглотил мормышку с коварным крючком. Некоторые и по сей день живут с ним. Сам же Калугин предусмотрительно смылся со своей «исторической родины». Неплохо устроился за океаном, живет на иудины серебряники.
Конечно, в полку разведчиков немало честных и верных родине сынов, дочерей. И вот как Н, безвестный патриот, мотивировал собственный поступок, дабы не сочли его предательским.
«С исчезновением тоталитарного режима Чаушеску, я, как и многие румыны, надеялся на установление в стране истинной демократии. Вместе с тем как тысячи и тысячи граждан, переживаю за судьбу собратьев по ту сторону Прута, из Буковины, Херцы. И потому без колебаний вместе с коллегами включился в работу по подготовке молодых людей (из Бессарабии) в деле борьбы с терроризмом. Однако через короткое время с большим сожалением пришлось констатировать, что в действительности румынская служба информации (бывшая печально известная „Сегуранта“) тесно связана с агрессивными элементами Румынии и находится в тесном контакте с экстремистским крылом Народного фронта Молдовы, цель которых – подготовка профессиональных террористов. Главным образом для осуществления государственного переворота в Молдове, в организации террористических актов в Бессарабии, Буковине, Одесской области».
От общих слов автор перешел к конкретике. В августе 1992 года в Бухарест прибыло несколько групп волонтеров из боевых отрядов народного фронта Молдовы, участвовавших в политических акциях и военных операциях в Приднестровье. Их пригласила РСИ под предлогом лечения и отдыха. Часть боевиков действительно приняли в реабилитационные пристанища, после чего им была предоставлена возможность учиться в лицеях и колледжах. Остальных после тщательной проверки на предмет надежности и лояльности взяла к себе на службу румынская разведка. И там тоже была, но уже специфическая лагерная учеба по международному стандарту. (По аналогии такие же «школы» были созданы в Чечне Хоттабом, Бен Ладеном в Афгане.) Здесь-то и встретил автор письма Н. своих питомцев с правого берега Прута. И вот какие у него остались впечатления от общения со своими, так сказать, школярами.