Этим несчастьем воспользовались старые недоброжелатели Глинских из числа князей и бояр и присоединившийся к ним дядя царицы — Григорий Юрьевич Захарьин. Они решили обвинить во всех бедах олитвинившихся потомков хана Мамая. Якобы их люди вынимали из человеческих трупов сердца, мочили их в воде и той водой кропили улицы Москвы, отчего Москва и сгорела. Двадцать шестого июня 1547 года народ, подстрекаемый врагами Глинских, взбунтовался. Юрий Глинский, дядя царя, был схвачен обезумевшей толпой и забит до смерти. Погибла вся их челядь, а также находившиеся в Москве служилые дворяне из Северской земли, вызванные Глинскими для поддержания порядка в стольном городе. Но этого было мало — в живых оставалась бабка царя Анна и другой его дядя — Михаил. На третий день всенародного бунта толпа, требуя их выдачи, двинулась на Воробьевы горы, где тогда располагалась летняя царская резиденция. Ввиду реальной угрозы наглость и необузданность Ивана IV в одночасье сменились растерянностью и откровенной трусостью. Кто отдал команду царской охране стрелять по бунтовщикам — неизвестно. Но известно, что после таких решительных действий толпа рассеялась, бунт был подавлен.
Ряд авторитетных авторов утверждает, что именно в этот момент чуть ли не в образе пророка явился иерей Сильвестр, который нарисовал венценосцу печальную картину бедственного положения Московского царства и объявил, что причиной всех этих бед, в том числе пожара и народного бунта, являются многочисленные грехи самого царя. Сильвестр предупредил Ивана Васильевича о грядущих, еще более серьезных карах небесных, если он не обуздает свой нрав и не пойдет путем, указанным Господом. В подтверждение своих слов он продемонстрировал напуганному царю какие-то страшные видения, отчего тот чуть ли не в одночасье сделался иным человеком: раскаялся и стал его послушным учеником на пути добра.
Так ли это было или несколько иначе, да и было ли вообще, сказать трудно, но мы можем лишь констатировать, и это подтверждается историческими документами, что примерно в то самое время при дворе действительно появился иерей Сильвестр — о нем достоверно известно лишь то, что он, как и Макарий, пришел в Москву из Великого Новгорода и был весьма дружен с князем Владимиром Андреевичем Старицким. С этого дня и на протяжении ряда лет Сильвестр имел такое влияние на Ивана IV, что тот и шагу не делал, чтобы не спросить у него совета. Их отношения были настолько доверительными, что церковнослужитель вмешивался даже в супружескую жизнь царской четы.
В этот же период царь приблизил к себе худородного Алексея Адашева, случайно оказавшегося в числе участников молодеческих забав Ивана, сделав его своим окольничим. «Если бы, — говорил их современник Андрей Курбский, — все подробно писали об этом человеке, то это показалось бы совсем невероятным посреди грубых людей; он, можно сказать, был подобен Ангелу». Итак, Сильвестр, со слов все того же Курбского, возбудил в царе желание благотворительности, а Адашев указал и облегчил пути ее достижения.
Сильвестр и Адашев не без участия митрополита Макария создали что-то наподобие народно-патриотической партии, в которую вошли как представители знатных родов (князья Дмитрий Курлятьев, Андрей Курбский, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый, Шереметевы и др.), так и люди незнатные. Всех их отличали любовь к своему отечеству и желание быть ему полезными.
По прошествии лет Иван, ставший к тому времени Грозным, скажет, что эта Избранная рада вместо послушания и подчинения ему забрала у него суверенную власть и правила сама, как хотела, что на словах он был государем, а фактически ничем не управлял. В известной переписке с Курбским Грозный упрекал своих прежних наставников: «Во всякой мелочи, до обуванья и спанья, я не имел своей воли: все делал по их желанию, словно младенец». Что ж, может быть, так оно и было, но давайте хотя бы тезисно рассмотрим то, что удалось сделать Сильвестру и Адашеву за те 11–12 лет, что они находились у власти. Полезны ли они были Московскому царству или вредны? Реальными ли были их реформы или беспочвенными фантазиями кабинетных мыслителей? Заботились ли они о русском народе или еще больше затягивали удавку на его шее?
Реформы начались не сразу, да не могли они сразу начаться, поскольку их содержание вряд ли было бы благосклонно воспринято Боярской думой, члены которой горой стояли за прежние порядки и свои прежние привилегии. Поэтому Сильвестр и Адашев предложили царю созвать собор из высшего духовенства, аристократии и дворянства. Третье сословие (купцы и горожане) принимали участие в законотворчестве опосредовано, через челобитные на имя царя, что гарантировало учет мнения простых людей.
Первый собор открылся 27 февраля 1549 года, и начался он с обращения к народу самого Ивана Васильевича, который, покаявшись в своих юношеских грехах, пообещал положить конец боярским несправедливостям в отношении детей боярских и крестьян, искоренить неправосудие, лихоимство и сребролюбие. Он пообещал также издать справедливые законы и назначил «судей правдивых» для составления будущего Судебника, а пока учредил специальный орган во главе с Адашевым для рассмотрения челобитных на свое имя и вывел из-под юрисдикции наместников дела по тяжбам с участием детей боярских, за исключением дел об убийствах и грабежах.
К следующему году Судебник был готов. Он представлял собой уточненный, расширенный и усовершенствованный вариант Судебника Ивана III от 1497 года и состоял из ста статей, большинство которых относилось к уголовному законодательству и лишь некоторые — к гражданскому. Наибольший интерес вызывают статьи, регламентирующие организацию судопроизводства и правовое положение сословий. Смысл произведенных изменений в судопроизводстве сводился к ограничению прав бояр-наместников (в городах) и волостелей (в сельской местности) по рассмотрению судебных дел. В их исключительной юрисдикции остались лишь дела в отношении «служилых государевых людей». Все остальные дела они могли рассматривать только с участием выборных от народа старост и целовальников. Судебник, а вслед за ним и уставные грамоты, выдаваемые уездам, предоставляли возможность их жителям вообще уйти от наместничьего (волостельского) суда. Правда, за это следовало заплатить в казну немалую сумму оброка. Тем не менее возможность, хоть и платную, реального самоуправления административная реформа, проводимая Избранной радой Ивана IV, давала. Чаще других этим правом пользовались земли, ранее входившие в Новгородскую республику и имевшие соответствующую практику.
Охраняя средние и низшие слои населения от боярского самоуправства, Судебник установил своеобразную табель о рангах, взяв за точку отсчета сумму штрафа, выплачиваемого потерпевшему за «бесчестие». Так, боярин за ущерб, причиненный его достоинству, мог получить 600 рублей, дьяк — 200, служилый дворянин — в зависимости от получаемого по службе дохода. Гостю, оптовому торговцу, за «бесчестие» причиталось 50 рублей, посадскому (мещанину) и розничному торговцу — в десять раз меньше, достоинство же ремесленника и крестьянина оценивалось в один рубль. В то же время разработчики закона попытались ограничить распространение холопства, в том числе и служилого, как форму оплаты процентов по кредиту. Судебник подтвердил право крестьян на Юрьев день (право перехода к другому помещику), а выкуп пленных россиян объявил государственным делом, для чего ввел специальный налог.
Для укрепления царской власти и повышения роли дворянства «ближней радой» была проведена еще одна важная акция. Третьего октября 1550 года царь и Боярская дума постановили расселить тысячу лучших детей боярских из отдаленных земель вокруг Москвы в радиусе 70 верст с предоставлением поместий. Эта «избранная тысяча» задумывалась как быстромобилизуемое специальное воинское подразделение, находящееся в непосредственном распоряжении двора. Отряды пищальщиков, наиболее перспективный и эффективный в бою род войск, были многократно увеличены и преобразованы в стрелецкие полки, положившие начало созданию регулярной армии. Как казаки, станицами расселявшиеся на дальних рубежах государства, так и стрельцы размещались слободами в городах, чаще других подвергавшихся нападению татар или литовцев. Для управления этими частями был учрежден специальный приказ. В начале 1550-х годов численность стрелецкого войска составляла три тысячи человек. К мерам по укреплению обороноспособности государства можно с полным основанием отнести и запрет ведения местнических споров во время войны, из-за которых нередко страдали результаты всей кампании.