Глава 8
В отличие от лета, зима тянулась долго и неспешно. Меня окончательно и бесповоротно переселили в мансарду, а в планах отца даже было разделение нашей с Ахти общей комнаты на две. Так как недалёк тот миг, когда и он приведёт в наш дом невесту.
Мои летние поползновения на внесение в жизнь финнов форточки потерпели неудачу. Братец Эса был не против поэкспериментировать, но отец не разрешил портить рамы на окнах. А на мою жалобу о духоте мне были выданы деревянные клинышки и продемонстрировано как регулировать при их помощи, рамы, чтобы создать небольшую щёлочку для проветривания.
Всю осень мы кроме традиционного сбора картофеля участвовали и в улучшении «Matti-Leiri» — лагеря Матти, как он значился в бумагах и на вывеске декоративных ворот. Устанавливали дополнительные лавочки, еще один причал, пару беседок. Отсыпали нашей щебёнкой дорожки. Вернее, всё это делали взрослые, а я путался под ногами и выполнял мелкие поручения. Господам из «Финской партии» очень понравился такой формат то ли съезда, то ли конференции, и они, расщедрившись, выделили отцу денег на ещё один домик.
Плюс, в этом году до нас добралась телеграфная линия, которую тянули в сторону Пудасъярви, крупного лапландского села. Телеграфную станцию пристроили к нашему почтовому отделению. Просто привезли уже готовый сруб-пятистенок и, установив на фундамент, обшили досками. А телеграфиста нам прислали из Выборга, где была школа телеграфистов. Обрам Няков, как звали присланного, был из вепсов. И довольно смешно разговаривал на финском, что первое время очень веселило народ. Но парень был не обидчивый и быстро влился в местное общество, а многие семейства, даже стали строить матримониальные планы на него.
Моё обещание написать позаимствованные стихи на русском языке внезапно обрело реальность. Где-то в конце ноября из Гельсингфорса пришло письмо с просьбой ко мне перевести стихи на русский. Главный редактор «Вечерней газеты’Ээро Эркко подрабатывал внештатным корреспондентом в’Петербургском листке» и обещал, что мои стихи напечатают в их литературном прибавлении. Как я понял, так в эту пору назывались различные приложения к газетам. Ээро Эркко написал, что они попытались сами перевести, но нечего путного из этого не вышло. Раз Матти знает и русский, то пусть попробует.
Пришлось «переводить». И вроде бы я уже вполне сносно писал пером, но матушка на всякий случай, отнесла мои вирши жене пастора, для редактирования. И, как оказалось, не зря, все эти яти и еры в моей голове просто не умещались.
Так же в письме была просьбы выслать, если есть, что-нибудь новенького. Я, давно ожидавший такого вопроса, что от родителей, что от кого-то другого, уже подготовил несколько простых стихов. Но сразу все давать не стал, а ограничился «Берёзой» Сергея Есенина.
И уже под рождество нам бандеролью пришли три выпуска «Петербургского листка» с литературным приложением, в которых было по одному моему стиху. Сначала «Чистописание», а затем «Маляр» и «Берёза». А вместе с ней пришёл и денежный перевод на девять марок. Мне же радостные родители выдали целых десять марок золотом, но бумажные…
В январе по распоряжению отца — Ахти стал меня учить ходить на лыжах. Так-то я еще в той жизни умел стоять на лыжах. Но вот именно что стоять. Своих мальчишек я почти каждый год вывозил на зимних каникулах то в Домбай, то в Сочи, на Красную поляну. Они быстро освоили лыжи и даже сноуборд. А я всё так же, под их смешки, продолжал изображать из себя «вечного чайника». Самым любимым способом катания на лыжах у меня был «бугельный подъёмник», когда он тащил меня вверх по склону.
Но здесь, на севере Финляндии, меня никто таскать на буксире не собирался. Мне выдали видавшие виды и пережившие явно не одно поколение детей короткие и широкие лыжи. Ахти показал как при помощи ремня крепить их к валенкам и начал гонять меня. Сначала вокруг подворья, а затем и вокруг хутора. По паре часов каждый день на протяжении целой недели. И только убедившись, что я вполне уверенно стою на лыжах и правильно работаю палками, оставил меня в покое, посчитав свою миссию выполненной.
Я же, избавившись от нелюбимого вида спорта, опять был предоставлен сам себе. Два, три часа в день съедали уроки с Аню и с матушкой, которая перешла теперь к письменному шведскому. Тюуне, которой уже исполнилось четырнадцать, круглыми днями пропадала на молодежных гульках в селе. То на танцульках, то на катке, под который выгородили и отчистили участок льда на нашем озере. За самовольные отлучки ей частенько перепадало от матери, так как она не выполняла наложенный на неё урок по уходу за хозяйством. Братишка Ахти тоже стремился на эти молодежные мероприятия, но у него не всегда получалось из-за помощи отцу и брату.