На месте советского танка появился правильно очерченный круг высокой зеленой травы. Повсюду на поле боя лежали тела убитых, искореженные танки, сорванные башни, бесчисленные воронки, и ни одной зеленой былинки – сплошь выжженная, дымящаяся земля. Опытный немецкий танкист, прошедший не один бой, исколесивший не одну страну, завороженно смотрел на зеленый островок с качающейся свежей травой и не верил своим глазам.
За оторопь командира экипаж «фердинанда» заплатил самую высокую цену. Справа из облака дыма возник советский танк и замер, прицеливаясь. Первый выстрел перебил гусеницу и выбил несколько катков. Второй снаряд попал точно в черный крест на борту. Глухо ухнул боезапас в бронированном брюхе. Фашистская самоходка горела, живых внутри уже не было. Черный дым столбом поднимался вверх. Необыкновенная зеленая-презеленая трава качалась и вздрагивала в такт взрывам.
В семье Ковалевых была реликвия, передававшаяся из поколения в поколение. Ее привез из казачьего похода на Византию прапрапрадед Александра. Вещица была размером с царский медный пятак и напоминала формой змеиную чешуйку из диковинного металла. Местный кузнец долго сопел и ковырял ее заскорузлым ногтем, но так толком и не смог понять, что это за сплав. Ни молот, ни горнило огненное не оставили на чешуйке и следа. Заморская диковина, вот и весь сказ. Как-то дедушка за шумным застольем, когда гуляли на Пасху, показал чешуйку внуку. Из застольного рассказа получалось, что предок Ковалевых сражался с драконом и победил его. Только он собрался молодецким ударом срубить голову поганую, как чудище взмолилось человеческим голосом и пообещало сослужить службу важную предку и потомству его. В залог верности клятве чудище сбросило с тела чешуйку железную и вручило казаку. Если понадобится дракон, то надо сказать слово заветное, когда будет совсем невмоготу, и придет дракон на помощь без промедления.
Бабушка, сидевшая рядом, сильно не любила пьяных разговоров и бахвальства казацкого. Словом, осерчала она, губы поджала и со словами: «Закусывать надо, старый», убрала со стола наполовину пустую бутыль с чистым, как слеза, самогоном, заменив ее графином безвредной вишневой наливки. Дед обиделся и до конца застолья сидел, насупившись, напоминая взъерошенного кота, оттасканного за ухо за чужие проделки.
Она же, бабушка, собирая Сашу на войну, вручила ему семейную реликвию и строго-настрого наказала с ней не расставаться. «Не слушай меня, дуру старую. Зря я деда обидела, это во мне воспитание масленниковское взбрыкивает. Отцы наши и деды на скачках состязались, на войне да на работе. Вот и поженили нас с дедом твоим, чтобы конец этой дури положить, а то чуть что, за грудки друг дружку хватали, а потом и шашки в ход шли».
В тот вечер Саша узнал о своих предках столько, сколько не слышал за все свое детство, отрочество и юность… Вслед за бабушкой в комнату Саши прошаркал дед, Александр Степанович Ковалев.
– Мария, не могу найти амулет-чешуйку, – чуть стесняясь и с опаской спросил дед, – хотел вот Сашке нашему в поход отдать. Не видала невзначай?
Бабушка Мария Алексеевна открыто взглянула в лицо Ковалева-деда и протянула ему амулет с глубоким поясным поклоном:
– Прости меня, Александр Степаныч, пришла я свой огрех исправить, возьми амулет, вот он.
– Вот и хорошо, Мария Алексеевна, вот и хорошо. Амулет этот от мужской руки да в мужскую ладонь лечь должон. Тогда и сила в нем сохранится. Бери, внук, да у сердца своего носи неотлучно. И мы с бабушкой твоей рядом пребудем – незримо да неслышно.
Дед взял сухонькими пальцами пластинку и вложил в Сашкину руку.
– Давай, бабка, с Сашкой чаю попьем напоследок, а?
Через полчаса на столе пыхтел самовар праздничный, в маленьком литровом чайнике томилась заварка, выставлены были варенье да пряники, огурчики, сало, грибочки да бутыль прозрачная со стопочками гранеными.
Первый и последний раз на памяти внука бабушка Мария не только чокнулась с дедом, но и выпила жгучей водки, не поморщившись. А потом, под чай, потекли рассказы стариковские…
Саша знал, что отец его покойный, капитан Ковалев Степан Александрович, авиатор, полный Георгиевский кавалер, погиб в воздушном бою летом 1916 года, когда самому Саше едва исполнился год. Мама, Аглая Николаевна, осенью того же года сгорела от скоротечной чахотки, и Сашу воспитывали дед с бабушкой. Хозяйство у них было крепкое, у стариков здоровья было, слава богу, пока вдоволь, да и дядья, мамины братья Иван и Сергей Хорьковы, помогали Ковалевым сеять да убирать добрые урожаи.
Саша сам участвовал в этих праздниках урожая, сначала кувыркаясь в высоченных скирдах или сидя на холке огромного битюга, без труда волочившего зубастую борону, а затем помогая старшим уже на равных, почти без скидок на подростковый возраст.
Никогда раньше не говорили, что бабушка происходила из семьи Масленниковых. То есть Саша знал, что девичья фамилия бабушки Марии была Масленникова, но на этом знания его о бабушкиной семье заканчивались.
В станице Степной в стародавние времена из двух сотен куреней выделялись два: семьи Ковалевых и семьи Масленниковых. Парни из обоих куреней были друзьями и заводилами, а старшие в семьях казаки всегда имели единое мнение и решающий голос в делах станицы. Остальные казаки только дивились той дружбе, да завидовали потихоньку. Видать, сглазили…
Как раз тогда, когда прапрапрапрадед Саши Ковалева Григорий вернулся из похода южного с чудо-чешуйкой, Семен Масленников, бывший друг да закадыка Григория, только-только женился на невесте товарища, красавице Арине Крупениной. Был бы жив отец Семена – вовек не допустил бы он вероломства сыновнего, но как на грех схоронил Семен отца в конце зимы и остался старшим казаком… Помутился у него разум от красоты Арины, да и женился он на ней нехорошо, настырно как-то. Григорий предательства не простил, и с тех пор между двумя могучими семьями началась вражда.
Григорий – а было ему в ту пору двадцать пять лет, не больше – приручил бродячего кобелишку и надолго уезжал с ним в степь. Злые языки немедля растрезвонили, будто собаку эту он прозывает Ариной, да наряжает в платочек, да беседы ведет с кобельком, держа за лапку, будто с дамой-барышней. Прошло несколько недель. Языки болтунов уже давно перекинулись степным пожаром с Григория на вдову казака Солоницына Степаниду, проявившую благосклонную симпатию к молодому Егорке Архипову, как вдруг секрет кобелька стал известен широко и скандально. Июньским жарким полднем изумленные станичники наблюдали, как кобелек мчался наметом по станице, вздымая пыль не хуже атаманского коня, да в вывернутой от натуги пасти держал штаны с лампасами и белую рубаху. За кобельком огромными прыжками мчался голый Семен Масленников, в одной руке сжимая шашку в ножнах, а другой рукою срам на бегу фуражкой казацкой прикрывая. Так и промчался, мелькая белыми ягодицами через всю станицу, ревя разъяренным быком. Кобелишка свернул к непросыхающей черной вонючей топи, через которую была кладка дубовая проложена, да разжал усталую пасть. Форма быстро намокла, пропиталась зловонием болотным, так что Семен домой вечером пробирался через гумно. А казаки, с которыми Семен вместе на казацкой стороне плеса освежался, вообще дивные вещи рассказывали. Будто вылез Семен из воды, да на одной ноге и запрыгал к своей одежде, воду из уха выбивая. Нагнулся за штанами, глядь – а одежда на сажень дальше. Ну, подумаешь, ошибся. Подошел к одежде поближе – а она от него – шасть. Только сабля да фуражка на берегу. Ну, Семен, за саблю да за фуражку, и за одеждой припустил вдогонку. Кобелишка тот одежду наземь бросил, да еще и отвернулся, паразит. А только Сема к штанам руку протянул, хвать одежду клыками да рысью своей собачьей отвратительной – обратно к берегу. Сел, блох выкусывает. Сема завыл, шашкой вслед швырнул, да сам следом. А вы видели бегущего голого казака в одной фуражке? Тут все станичники на берегу и повалились со смеху. А пес так Семена и водил вдоль берега, пока не дошел Масленников до полного исступления. Так и побежал на потеху всей станице, белугой ревя да пса кляня почем зря. А уж когда узнал, кто с собачкой той месяц дружбу водил – вообще с лица спал…