Если говорить о принципах художественного стихотворного перевода, осуществленных здесь, то основной из них заявлен самим А. И. Улановым применительно к его подстрочному: “Перевод стихотворного текста с архаизмами, диалектизмами, с инверсией, зависящей от аллитерации и поэтического синтаксиса, от многочисленных параллелизмов, очень труден. Прежде всего мы старались точно передать полное содержание бурятского текста, поэтому при переводе в качестве главного принципа выбрали принцип смыслового перевода”.
Этому правилу следовал и я. И в том, как сохранить в структуре русского переводного текста образные или сюжетные особенности ульгэра, задачи мои и трудности были сходными с задачами и трудностями моих предшественников.
Но прежде, чем обосновать стихотворно-ритмические установки своего перевода, приведу несколько примеров, взятых произвольно из переводов бурятского “Гэсэра” прежних времен, нисколько не желая умалить заслуги переводчиков или усомниться в необходимости их труда.
(Перевод Семена Липкина)
(Перевод Владимира Солоухина)
(Переложение Сергея Чагдурова)
При трех различных метрических рисунках стиха, три перевода разных авторов объединяют три принципиальных сходства, они же, на мой взгляд, и недостатки. Одно: отказ от начальной (анафоричной) рифмы, а ведь она — основное средство организации тюрко-монгольского эпического стиха. Второе: при переносе рифмы с начала стихотворной строки на ее конец изо всех видов рифмовки преобладает дистишие. Перенос рифмовки сам по себе, кстати, выглядит как насильственная русификация оригинала в переводе. Кроме того, засилье дистиший придает переводу ничем не мотивированное сходство с персидской эпической традицией, где регулярный бейт — двустишие — главная форма строфы. А ведь тюрко-монгольский эпический стих сам по себе достаточно нерегулярен, я бы сказал, своеволен, не терпит системы: все время нарушает свои же собственные каноны, потому и живуч. Мне показалось важным — сохранить начальную рифмовку системно: хотя бы на начале каждой строфемы. Строфема — это строфоподобное членение эпического стихотворного текста, заключающего в себе законченный эпизод или синтаксический период. В русском хореическом регулярном стихе делать это можно, так как первый ударный слог строки, как правило, сказитель выделяет выдохом и голосом. Возможно также утраивать или учетверять не только начальную, но и конечную рифму в строфеме, сохраняя общин столбец безрифменным с нерегулярными включениями повторов и разных видов созвучий, как, впрочем, и в подлиннике, где стих как бы прозванивается рифмоидами всюду, где угодно или удобно сказителю.
Кстати, среди переводчиков до последнего времени существовало предубеждение, что, начальную рифму не стоит воссоздавать в переводе, так как она, мол, все равно русскому уху не слышится и, следовательно, не читается. Но хочется возразить, что в переводе, предназначенном для чтения, и конечная, и любая рифма воспринимается глазом с листа, как и весь текст, — то есть именно читается. А станем читать вслух — она и зазвучит оттуда, куда поставлена рукой переводчика. Поданная системно, рифмовка, в данном случае начальная, входит регулярным элементом в процесс чтения, и, я убежден, вводит читателя в сферу поэтики оригинала.
Поскольку смысловой принцип перевода адресован читателю, а не слушателю. то основное повествование мною передано и общем белым стихом в пятистопных хореях — размером, близким к тюрко-монгольскому эпическому стиху. Он характерен женскими окончаниями строк, пронизанных внутренними рифмами, редифами. зачинами, повторами и конечными мужскими и женскими рифмами. Если даже здесь и проявляется двустишие, то играет роль всего лишь закрепляющего строфему созвучия. Дактилические рифмы, на мой взгляд, переводу тюрко-монгольского эпического стиха противопоказаны, а в соединении с былинным дольником безнадежно русифицируют текст.