Вся эта картина маслом происходила прямо напротив фургончика одного из федеральных каналов. Репортер уронил челюсть, но, слава богу, удержал камеру; именно благодаря этому мужчине в форменной куртке, весь город- и вся страна- смогли наблюдать Ваську Покрышкина в самом необычном положении, которое можно было бы для него придумать. В это время у телевизора дома замерли Кармановы и Гранины- об этом мы писали уже в начале главы.
Итак, Васька точным ударом пятки дезориентировал противника и начал было карабкаться на соседнюю ветку. Вокруг уже собрался народ, все как один вытащили мобильные телефоны и включили камеры. Раздался резкий свисток, Вася обернулся- и сердце его упало… расталкивая толпу, к его дереву уверенно проталкивались оперативники.
- Немедленно спуститься! Немедленно спуститься!- вопил в рупор один из них.
Покрышкин собрал оставшиеся силы в кулак и попытался подтянуться на ветке. В этот самый момент ветка издала последнюю печальную трель- Вася полетел вниз, ударился затылком обо что-то твердое, и мир вдруг быстро потемнел. Толпа весело гоготнула, опубликовала тут же видео с места происшествия и поспешила обратно к процессии, двигающейся на Масленицу. Полицейские подхватили Нового русского революционера, погрузили в свой бобик и повезли в отделение. Так закончился для Васьки его первый в жизни митинг.
В темнице сырой
Когда Вася открыл глаза, то первое, что он увидел- это смешанный с грязью талый снег и незаасфальтированную дорожку. Сам он не шел, его вели под руки два угрюмых человека в форме темно-зеленого цвета. Покрышкин попытался разглядеть, что написано у них на груди, но у него тут же разболелась голова. Заметив, что он шевельнулся, один из полицейский легонько подтолкнул его в бок. Васька-философ грустно простонал.
- Я тебе говорил, очухается,- хмыкнул тот, что шел справа.
- Где я?- прошептал Васька. Он вообразил себе зачем-то, что его страшно избили стражи правопорядка, а теперь ведут на допрос к какому-нибудь высокопоставленному блюстителю современного режима. Он вполне мог идти на своих ногах и не болтать головой на шее как болванчиком, но тогда бы никто не увидел и не понял, как навредило ему государство за попытку свергнуть ненавистный уклад.
- Ру вэ де,- отозвался тот, что вел его слева.- А ну давай на ноги, чего придуриваешься!
Они с товарищем разом отошли в стороны. Покрышкин по инерции приземлился на ноги и продолжил идти вполне спокойно и безболезненно, но по-прежнему мотал головой на якобы обессилевшей от ударов шее.
- Зачем?- прошелестел он.- Что я сделал?..
- Меньше пить надо,- рявкнули справа.
- Я трезв абсолютно. Я шел на митинг.
- Слава богу, что не дошел. Вожди современной революции пришли бы в отчаяние,- изрекли слева.
- Зачем мы идем туда?
- Слушай, заткнись уже,- полицейский справа начинал терять терпение.- Оформим и посадим на трое суток думать о своем поведении. Усек?
- У меня нет времени,- Покрышкин наконец-то вскинул голову.- Я должен работать… у меня программа…
- Сейчас пробьем, что ты такое. Федотыч, ну хорош кипятиться,- обратился второй к товарищу, который злостно заскрежетал зубами в ответ на слова Васьки.
- Да что это, твою мать, такое? Праздник, а я должен с этими идиотами возиться… обдолбятся своей хренью, а мы разгребать должны после них…
- Ну, а что сделаешь. Зато доплатят.
Василия Семеновича повели по длинным коридорам. Пожалуй, нигде, кроме как в российских государственным учреждениях нет больше таких характерных коридоров- прямых и длинных, со множеством безликих дверей, угрюмо созерцающих проходимцев, с истертым полом- плиточным ли, ламинатном ли,- с этими массивными холодными стенами, давящими со всех сторон своей неприветливостью. Какая-то тоска овладевает, пока идешь по ним; там может сидеть двадцать, тридцать людей, и все равно ты будешь чувствовать себя одиноко и сонно, и даже редкие комнатные растения, интересно обустроенные прямо на стенах в своих простеньких пластиковых кашпо выглядят совсем неживыми, пыльными и чахлыми.
Наконец, Васю привели в небольшую светлую комнату. Пространства в ней было очень мало, а бумаг- очень много; кипы, папки, книжечки, тетради громоздились друг на друге, падали из этих замысловатых башенок, рассыпались по полу, вызывая ну очень уж непечатные выражения из уст сотрудников отделения. Бумаги были везде- на одинаковых столах, в стареньких советских шкафах высотой под потолок, на полу, у двери, за еще одним зеленым жителем в белом кашпо, перемотанном сбоку скотчем, возле мусорного ведра, из которого уже давно вываливались салфетки, другие бумажки и стаканчики из-под воды и кофе. За столами, зарывшись в этом бумажном царстве, корпели над работой молодые на вид люди, юноши и девушки, в форме, со строгим и очень глубокомысленным выражением на лицах. Оно и понятно; один из них, например, был серьезно занят игрой в «Сапера» на своем рабочем компьютере. Ничего не могло нарушить этой бюрократической идиллии; изредка веселенько булькал кулер, пищал принтер, выдавая распечатки, монотонно жужжали процессоры компьютеров.