«И все равно нужно стараться, делать все возможное, чтоб их не было. Или, во всяком случае, было как можно меньше. Да-да, меньше. Школа же учит не только читать, писать, считать, но и быть человеком. Человечности, добру учит! И нельзя откладывать, надо начинать работу. Школа должна работать. Лучше пусть дети учителя слушают, чем кого придется, лучше пусть та уроке сидят, чем шляться где попало…»
Повернул, пошел назад, к дому.
Алина Сергеевна не узнала мужа, когда тот возвратился, — так он был воодушевлен, уверен в себе.
— Ты где это был? — спросила она с любопытством.
— В школе.
— В школе? — удивилась Алина Сергеевна. — Чего тебя туда носило?
— Да, понимаешь, сам не знаю. Потянуло… И, знаешь, не жалею, что пошел. По дороге кое-что прояснилось для меня.
— Что именно? — широко открытыми глазами смотрела на мужа Алина Сергеевна, словно узнавала в нем того, прежнего, каким он был в далекой молодости.
— Занятия в школе начинать нужно.
— Может, не стоит спешить? — неуверенно, в раздумье произнесла, осмысливая то, что сказал муж, Алина Сергеевна.
— Наоборот, надо. Пока немцы сюда не пришли, пока тут еще советская власть… Когда придут, возьмут все в свои руки… Кто знает, как оно будет. А начнем — остановить уже вроде неловко. Да и для нас… Начал — работай. Сколько же дети без школы лодыря гонять будут?
Алина Сергеевна задумалась над услышанным.
— А ты же возвращаться сюда, в деревню, не хотел? — как бы с упреком сказала она.
— Иной раз и поплутать нужно, чтобы потом найти то, что потерял, чего искал. Считай, что все эти дни я блуждал в потемках. А сегодня нашел.
И он торжественно сел за свой рабочий стол, стоявший в углу у окна, стал выдвигать ящики, где обычно лежали у него школьные планы, разные бумаги, карандаши, ручки.
— Ты бы хоть позавтракал, — умоляюще сказала Алина Сергеевна.
Но Андрей Макарович уже ее не слышал — весь ушел в мысли, внезапно нахлынувшие, навалившиеся на него: мысли о школе, о том, как начать, как лучше организовать занятия, учебу.
XV
Евхим Бабай уже входил в Ельники, когда вдруг его остановил грубый, властный окрик:
— Стой! Ни с места!
Он не сразу сообразил, что эти слова относятся именно к нему, а потому обернулся медленно, неуклюже, лишь чтобы посмотреть, кто это кричит и на кого. Но тот же самый грубый, властный голос предупредил:
— Еще один шаг — и я стреляю!
«Видно, все же мне кричит, — екнуло сердце. — Эх, не надо было идти. Жена хоть и дурища, а верно говорила — не ходи, а то доходишься».
Втянул голову в плечи, застыл на месте. И тотчас увидел, как из-за угла концевой хаты с винтовкой наизготовку вышел незнакомый человек. Рослый, плечистый, с белой повязкой на рукаве, на которую и обратил особое внимание Евхим Бабай.
«Не власть ли какая?» — подумал.
— Ружье! Ружье давай сюда! — приказал человек с белой повязкой, подходя ближе.
Евхим растерялся. Как это понять — ружье давай? Ружье же не чье-нибудь, а его, Евхима Бабая. Сам покупал, за свои деньги. По копейке собирал, скупился, отрывал от себя, от детей, чтоб купить. И вдруг — «давай»!
— Ты что, глухой? Ружье, говорят тебе, давай! — повторил человек с белой повязкой.
— Да ружье-то мое!
— Ты кто такой, откуда взялся? Приказов, что ль, не читал?
— Каких приказов?
— Да на каждом столбе висят!
Евхим потоптался на месте, поглядел вокруг — где те приказы? Но тот, с повязкой, опять крикнул властно и грубо:
— Руки! Руки вверх!
И, прежде чем Евхим Бабай опомнился, влепил ему оплеуху. Да такую, что Евхим не удержался на ногах — так и сел в грязь, в лужу. В голове зазвенело, потемнело в глазах. Не столько, видно, от боли, сколько от злости. В следующее мгновение Евхим вскочил и, как рысь, метнулся на человека с повязкой. Обхватил его выше пояса, хотел повалить. Но человек был силен и, видно, искушен по части драк — сперва наотмашь ударил Евхима прикладом в грудь, а потом, когда тот зарылся в грязь носом, стал месить, бить его по чему попало, люто, озверело, с яростью, время от времени приговаривая:
— Вот тебе! Вот так! Вот так!
На глаза Евхима опустилась ночь, больше он ничего уже не видел и не слышал, не знал даже, где он и что с ним делают. Память сохранила только, как его куда-то не то тащили, не то несли, да в ушах словно засели неизвестно кем произнесенные, непонятные слова:
— Куда его?
— В холодную!
— Думаешь, очухается?
— Полешуки живучие.
Его снова куда-то тащили, несли, потом бросили, швырнули на что-то твердое, как камень. Стукнула дверь, послышался скрежет не то засовов, не то ключей, и все дальнейшее поглотили тьма, неизвестность…
XVI
Взвод, которым командовал Алексей Заспицкий, отступал от самой границы. Отступал с боями и потерями. Потерь могло быть куда больше, будь командир не так опытен и осмотрителен, не жалей каждого бойца, как родного брата. «Погибнуть мы всегда успеем, это не так и трудно. А попробуй-ка и воевать, и живым остаться. Это потруднее», — любил он говорить красноармейцам, когда ставил задачу. И бойцы понимали командира-на риск шли, но зря не лезли под вражеские пули. И не бросались наутек, когда выпадало встретиться с врагом, стояли на своих рубежах, держали оборону до последнего. Командование знало: там, где обороняется взвод Алексея Заспицкого, враг не пройдет, не прорвется. Алексей Заспицкий был не робок и в другом — не ждал, когда пришлют пополнение поредевшему взводу, — пополнялся сам, сам набирал себе бойцов. Разумеется, делать это запрещалось. Но была война, Красная Армия отступала, каждый боец был на счету в части, где служил Алексей Заспицкий. Да и сдерживать врага нужно было, защищать каждую пядь советской земли. И на «партизанщину» Алексея Заспицкого высшее командование смотрело сквозь пальцы. «Пускай, было бы только кому воевать». Сам Алексей Заспицкий не был кадровым командиром, в армию попал накануне освободительного похода в Западную Белоруссию и Западную Украину. До этого учился в Школе, работал на заводе. Отец его, потомственный рабочий, хотел, чтобы и сын пошел по его стопам. «Милое дело — быть рабочим, — говорил он не раз сыну. — Сделал свое — и ты вольная птаха. А теперь, когда нет царя и капиталистов, рабочему человеку всюду почет и слава. Работай да живи». Однако, попав в армию, Алексей Заспицкий понял: чтобы спокойно жилось и работалось советским людям, надо кому-то не спать ночей, бдительно стоять на страже советской границы, Потому что врагам просто неймется, свет не мил, не могут они смириться с тем, что в Стране Советов взяли верх рабочие и крестьяне. И они куют оружие, разные военные союзы и блоки сколачивают, готовятся напасть на Советский Союз. Чтобы поломать их планы, Стране Советов нужно иметь сильную армию, армию, которая обеспечила бы мирный созидательный труд советских людей. И он, Алексей Заспицкий, осознав это, уже не помышлял о скором возвращении в Гудов, на завод, — целиком отдался изучению военного дела. Окончил школу красных командиров, получил назначение на западную границу. И там, на границе, своими глазами увидел, на что способен враг. Не было такого дня, такой ночи, чтобы враг не устраивал какой-нибудь провокации. То кто-то перейдет границу, то раздастся выстрел с той, вражеской стороны. А то немцы затеяли вывезти трупы своих солдат и офицеров, погибших в стычках осенью 39-го года. Целыми днями разъезжали в закрытых машинах, будто бы могилы искали. А между тем… Надо было следить, чтобы кого-то из своих на нашей земле не оставили, не подкинули диверсантов и шпионов. Здесь, на границе, проморгаешь — сколько вреда там, в глубоком тылу, натворят. Спать почти не ложился — все время на ногах. С одним управишься, другое уже поджидает, торопит. А враг не дремлет, только тем и занят, кажется, чтобы щелочку какую найти, пролезть или провокацию, диверсию устроить. Даже тишине на границе не верь, часто она бывает обманчивой. И все так надо делать, чтобы не ошибиться» Потому что за каждую ошибку пограничник расплачивается, как и минер, — жизнью.
Напряжение на границе росло и росло, пока наконец не прорвалось войной. Он, Алексей Заспицкий, в ту июньскую ночь с субботы на воскресенье нес службу по охране государственной границы СССР и, наверное, одним из первых заметил, как в зыбких рассветных сумерках, припадая к земле, с автоматами наизготовку воровски крались все ближе и ближе к границе фашистские солдаты. Поняв интуицией, что происходит нечто необычное, попытался связаться со своим командованием. Но не смог — телефонный кабель, как выяснилось, был перерезан. Послал на заставу одного из бойцов. Мысль — что делать, если фашисты вдруг полезут через границу? — не давала покоя. С одной стороны, их конечно же надо задержать, не пропустить. С другой — не поддаться на провокацию. Ибо тогда враг воспользуется ошибкой, фашисты поднимут, как не раз бывало, вой, обвинят… В чем только не обвинят Страну Советов! От возмущения Алексей Заспицкий весь дрожал, мы, как записано в договоре, сохраняем полное спокойствие, не предпринимаем ничего вопреки пакту, а они, фашисты, снова нагло что-то готовят…