«Так ведь Бабай… Говорил же, наказывал…»
«Мало ли что… Скажу: недослышал, не понял».
Еле-еле рассвета дождался Николай. Лицо ополоснул наскоро, топор из-под лавки достал, сунул за пояс. Прикинул: когда еще Хора проснется, сползет с лежанки, затопит печь, приготовит чего-нибудь поесть… Нет! Никому ничего не говоря, вышел за дверь, тишком, огородами подался в лес.
II
Евхим Бабай и сам не знал, как это ему тюкнуло побежать в Ельники, искать там немцев, просить, чтоб они не откладывали — скорее наведались в Великий Лес. Не иначе, злость, большая злость подсказала: нельзя медлить ни дня, ни минуты — расхватают, растащат по хатам, по хлевам да клетям все колхозное. Тогда не поживишься, ничего не достанется. Локти кусай, волком вой, а проворонишь — не вернешь.
Начальник немецкий, к которому попал благодаря своей настойчивости и упорству Евхим Бабай (начальника того все в Ельниках звали «герр комендант Курт Апфель»), — толстый, лысый и, как Евхиму показалось, совсем не строгий, а скорее добродушный, — долго смеялся, когда переводчик, не военный, а в штатском, вертлявый, с хищным носом и большими оттопыренными ушами, пересказал по-немецки, что пригнало за восемнадцать километров ненавистника большевиков и советских порядков.
— Карашо, карашо, — пожелал обойтись без переводчика, показать, что он не лыком шит, умеет говорить по-русски, комендант. — Ми будет в Великий Лес… Утро… Абер… но чтоби клеп-соль биль. Ферштеен?
— Чтоб хлебом-солью встретили, понимаешь? — помог коменданту переводчик.
— Конечно, конечно, будет хлеб-соль, — пообещал Евхим Бабай.
Пообещать-то пообещал, а вот выйдут ли великолесцы с хлебом-солью на улицу — не было уверенности у Бабая, хотя, возвратившись из Ельников, он обежал двор за двором деревню всю, каждому в башку втолковал, что требуется, чтобы должным образом встретить немцев. «От наших людей всего можно ждать», — думал Евхим Бабай. Думал — и шпынял жену, мечась взад-вперед по хате.
— Ты опару поставила?
— Поставила. Сколько раз можно спрашивать? — ворчала, как всегда чем-то недовольная, Сонька.
— Смотри, чтоб хлеб с закалом не вышел, чтоб корка от мякиша не отстала. Да и не перекис чтоб, — сама знаешь, для кого хлеб.
— Сожрут. Какой испеку, такой и сожрут. Дареному коню в зубы не глядят, — не унималась Сонька.
— А коли знаешь, так думай, что говоришь. Не то… Глазом не моргнешь, как шомполов всыплют.
— С чего это мне шомполов? Пускай тебе…
— У меня задница не такая толстая.
— Нашел толстую! За тобой так уж и растолстеешь.
— Можешь лучше поискать. Только это… не сейчас. Сейчас про хлеб думай, тесто не упусти, гляди, чтоб все толком было. Встать надо пораньше, чуть свет, печь вытопить. Да хлеб посадить, чтоб хорошо пропекся. И главное — пораньше…
— Испечется, никуда не денется. Пока приедут из Ельников, и поесть успеем.
— Тебе бы только есть, требух набивать. Ни о чем другом не думаешь.
— Ты же за меня думаешь. А я знай работай. Делай, что приказано…
— А ты что ж хотела? Жить — и ничего не делать?
— Я одного хочу — чтобы ты умолк, не подгонял, не стоял над душой…
Не улегалась, не проходила тревога, не было покоя на душе у Евхима Бабая. И ночью несколько раз просыпался, на окна все глядел — не светает ли, не пора ли Соньку будить, чтоб печь растапливала, хлеб сажала. А когда занялось утро, солнце из-за леса показалось, Евхим на улицу вышел, снова по деревне от двора ко двору побежал — проверить, посмотреть, как там дела, как люди готовятся немцев встречать. Очень скоро со страхом обнаружил: не подействовал на людей его вчерашний приказ.
— Так ведь перестреляют же… Как куропаток перестреляют, — брал на испуг каждого встречного.
— Всех не перестреляют. Патронов не хватит, — отвечали с издевкой самые смелые.
А Матей Хорик, когда Бабай к нему во двор зашел, предложил:
— Зачем всем столы выносить? Может, одного бы хватило?..
— Как это — одного? — наставил ухо Евхим Бабай.
— Ну, вроде бы от всех. Скажем, за деревню, туда, где крест… Там и встретить немцев…
Как утопающий за соломинку, Бабай ухватился за предложение Матея Хорика.
— А ты-то к кресту пойдешь? — спросил.
— Я… я… — растерялся, смутился Хорик, — неловко мне…
— Почему это тебе неловко?
— Немцы же… маманю мою…
Вспомнил то, давнишнее, Евхим Бабай. Своими глазами видел — мать Хорика, Софья, лежит, окровавленная, на траве, а голова… в песке, недалечко… «Да-а, как же тут быть?» — подумал. А Хорику сказал:
— Когда то было…
— Да ведь было… Так что лучше… пускай без меня. Людей тебе мало? На мне свет клином сошелся?
— Ну а кто пойдет?
— Если б кто постарше, кто в почете… С бородой…
Евхима Бабая так в жар и бросило. Бороду носил Николай Дорошка. Не на него ли, не на соседа своего намекал Хорик? Нет уж… Чтоб рядом с ним, с Евхимом Бабаем, в такую торжественную минуту стоял Николай Дорошка?!.
— Без бороды обойдемся, — отрезал решительно.
— Можно и без бороды. Только чтоб постарше, солиднее…
Стали прикидывать, кого бы из стариков отрядить на общее дело.
— Разве что Рыкуля… Порфира Рыкуля, — посоветовал Матей Хорик.
— Нос воротить не станет?
— Вроде не должен, — пожал плечами Матей Хорик. — Сын-то у него, Михась… комсомолец. Да он в войске.
— Пошли потолкуем…
— Может, без меня? — попытался увильнуть Матей Хорик.
— Почему это без тебя? Я один за все должен беспокоиться, а? Мне что, больше всех нужно? К кресту пойти он не может, к Порфиру Рыкулю — тоже…
— Да нет, чего там…
Не хотелось, ох как не хотелось Матею Хорику идти вместе с Евхимом Бабаем к Порфиру Рыкулю. Да что ж поделаешь — пришлось.
Порфира Рыкуля застали возле колодца — воду брал. И Евхима Бабая, и Матея Хорика со вниманием выслушал. Выслушав, заметил глубокомысленно:
— Оно, мабыть, правильно, что нет нужды каждому со своим столом на улицу выходить. Да и не все выйдут. Один выйдет, а другой… побоится или не захочет. Надо к людям с обхождением, зачем так вот сразу под пули подставлять. И, ясное дело, лучше пусть несколько человек все на себя возьмут…
— А ты… сам-то ты пойдешь? — грубовато, глядя прямо в глаза Порфиру, спросил Евхим Бабай.
— Я? — Порфир Рыкуль рот разинул от неожиданности. — С какой стати я?..
— Кому-то же надо…
— Кому надо, тот пускай и идет.
— Мы думали, чтоб из старших кто-нибудь… — внес свою лепту в разговор Матей Хорик.
— А помоложе никого нет?
— Есть помоложе. Да хорошо бы, если б кто из стариков… — робко тянул свое Матей Хорик.
— Старше всех в Великом Лесе Ахрем Кулеш. Вот его и позовите.
— А ты, стало быть, не хочешь? — не спускал белесых глаз с Порфира Евхим Бабай.
— У меня это… живот разладился. Вот стою с вами, а меня за хлев гонит…
И Порфир Рыкуль, оставив у колодца ведро с водой — большое, окованное железом, — чуть не бегом припустил в свой двор, за хлев.
Долго стояли Евхим Бабай и Матей Хорик у колодца, дожидались Порфира Рыкуля. Но тот и не думал возвращаться.
— Впустую время теряем, — наконец выдавил из себя Евхим Бабай.
— Что верно, то верно, — потоптавшись на месте, согласился и Матей Хорик.
Идти в Замостье к Ахрему Кулешу ни Евхиму Бабаю, ни тем более Матею Хорику не хотелось. Да и кто такой Ахрем Кулеш, чтоб его упрашивать: будь добр, пойди немцев встречать? Глухой, сгорбленный. Ни поглядеть на него, ни слова дождаться.
— Обойдемся. И без стариков обойдемся, — заключил Евхим Бабай.
И, не дожидаясь ответа, потрусил по дороге куда-то дальше — не к Адаму ли Зайчику?
— Беги, беги, — криво ухмыльнулся Матей Хорик. — Слава богу, от меня отвязался. А то пристал как банный лист. Нет, пока можно, лучше на глаза немцам не показываться… Ага, лучше не показываться…
И тоже, втянув голову в плечи, поспешил прочь от колодца, только не к Адаму Зайчику, а домой, на свое подворье.
III
Мысль — разрушить, а то и вообще сжечь мосты через Болотянку и Старчанку, соединявшие Великий Лес с Ельниками, — Иван Дорошка вынашивал очень долго. С одной стороны, жаль было этих мостов, строили-то их не один год и, считай, всеми деревнями сельсовета, миром. А с другой стороны… Если мосты уничтожить, в Великий Лес из Ельников ни за что не доберешься. Разве что через Гудов, по железной дороге. Так ведь поезда давно там не ходят, а если и пойдут… на железной дороге тоже есть мосты. И с ними можно сделать то же самое, что с этими, — разобрать, сжечь. Если б это удалось, немцы в Великий Лес и носа не сунули бы до самых холодов, пока реки не станут. А там… там будет видно. Может, к тому времени и перелом в войне наступит, остановят наши немцев, а то и вообще назад, на запад, погонят… Поделился своими думками-прикидками с Василем Кулагой, когда снова встретились как-то под вечер на лесной опушке. И вот уж диво — Василь не просто поддержал его, а вроде даже обрадовался.