— А с коровами, со стадом как же? — поделился с Надей своей заботой Хомка.
— Коров все равно не спасти… Никто их не спасет…
— Почему это — никто не спасет?
— Немцы не дадут… Видите, бомбят и бомбят…
— Но и бросить же… Так просто взять и бросить? Хотя бы сдать кому, справку получить…
— Некому сдавать. Да и… Рыжий-то коров уже присвоил.
— Рыжий?
Хомку так и заколотило всего при упоминании о Рыжем.
«И где только Клавдия его нашла? Зверюга… К кому пойти, чтоб приструнили, к порядку призвали бандита?»
— Рыжий ответит… За все ответит… Вот только бы начальника какого найти, милиционера… Заявлю! Враз заарестуют.
— Не связывались бы лучше вы, дядька, с этим Рыжим, — посоветовала Надя.
— На меня, как зверь, накинулся, подводу, коров присвоил — и не связываться?..
— Да пропади оно… Нам бы до дома добраться! Да живыми бы…
Правду, чистую правду говорила Надя. И чувствовал, понимал Хомка — еще день-другой такой жизни, и он так же заговорит, всех станет убеждать, что ничего иного и нельзя было сделать, как бросить коров, а самим возвращаться домой, в деревню. Да и что, что тут можно сделать? До переправы он коров догнал. И не его вина, что начальника на переправе нет, что коров сдать некому. Самому переправлять на тот, другой берег? А как? Люди переправиться не могут — не до коров. Разве что… взять да назад, в свою деревню, погнать? Сколько их осталось, не раненых? Да и у тех, что остались, копыта посбиты, бабки кровоточат…
Стоял Хомка в кустах и не знал, не мог сообразить, что ему дальше делать, куда ткнуться, где выход искать, у кого спросить хоть какого-нибудь совета.
«Самолеты эти… Бомбежки… Если б не они, я бы что-нибудь придумал, нашел бы какое-либо начальство. Рыжего турнул бы… Ишь ты, рукам волю дает…»
— А если нам опять на Переправу вернуться? — спросил скорее у самого себя, чем у Нади.
— На переправу?! — ужаснулась Надя. — Чего?.. Самолеты же снова налететь могут…
Задумался Хомка. Самолеты, известно, могут налететь. И тогда скажи спасибо, если посчастливится живым из-под обстрела да бомбежки выбраться. А если…
Окровавленная человеческая нога — та, что упала, лежала там, на берегу, где накрыло их взрывом бомбы, — всплыла вдруг перед глазами. Хомку передернуло.
— Тогда… к коровам пойдем, — сказал Наде.
— А туда зачем?
— Посмотрим, что там делается после бомбежки…
И, не дожидаясь Надиного ответа, подался, поковылял к дубам, к роще, зеленевшей вдали за лугом. Побрела, хотя и без особой охоты, за Хомкой и Надя.
Поле, луг миновали быстро, спорым шагом. Видно, потому, что боялись, как бы их не подстерегли, не застали на голом, чистом месте самолеты. А уже в дубняке, под кустом лещины, Хомка остановился.
— Вот что, — сказал Наде, — сходи глянь, стоит ли там наша подвода.
— А вы? — спросила Надя.
— Я тут побуду.
Надя сжалась, как в ознобе.
— Я… я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Рыжего.
— «Рыжего»!.. Так это ж вы его с Клавдией нашли, откопали где-то, — не сдержался Хомка.
— Не искала я его… Это Клавдия…
— «Клавдия, Клавдия»… — разворчался Хомка. — Ты и сама добрая цаца. Меня надо было слушаться, а не Клавдию. А то с первого дня, как только выехали, — все поперек, будто назло… А теперь: «Боюсь…»
Пошел, пошкандыбал в ту сторону, где стояла подвода. Надя нерешительно потянулась за ним: теперь она ни на шаг не отставала от Хомки — куда он, туда и она. Как нитка за иголкой. Хомка был зол, и не столько, видно, на Надю, сколько на себя: почему не отказался, промолчал, когда Василь Кулага уговаривал гнать коров? И вот… Мечись теперь, как Марка по пеклу. И хоть бы толк какой был. А то ведь… Все зря, все впустую.
Огибая деревья, кусты, вышел на знакомую прогалину. Стал как вкопанный, протер глаза, — подводы на прежнем месте не было.
«Где ж она?»
Еще раз оглядел все вокруг — нет подводы. И Клавдии, Рыжего тоже не видно. Коровы разбрелись по дубняку, щипали малорослую, влажную от росы траву, время от времени взмыкивали, поднимая головы.
«Не доены… Со вчерашнего дня не доены… А я…»
— Надя! Надя! — крикнул Хомка, оборачиваясь. — Не стой без дела, дои коров…
— Так ведь… ведер нет, не во что…
— На траву дои. А ведра… Я тем временем поищу подводу.
— Где ее искать? Будто не видите — нету, Клавдия с этим… Рыжим… Уехали, наверное.
— Куда уехали?
— Откуда я знаю. Может, домой, в Великий Лес. Куда хотели, туда и уехали.
— Как это — куда хотели?! А мы? Без подводы?..
Надя пожала плечами, направилась доить коров.
А Хомка, постояв в раздумье, все же оглядел ближние кусты, поляны, сбегал на луг. Но подводы нигде не было, как и Клавдии, и Рыжего. След простыл.
«Так, поди, и есть — сбежали, — прямо бесился со зла Хомка. — Вот и возьми такую в дорогу. А она тебе… Теперь что хочешь, то и делай…»
Вернулся — и сразу к Наде: та сидела на траве и, закрыв лицо руками, плакала.
— Чего ты? — спросил недоуменно.
— Да… да… — никак не могла выговорить Надя. — К-коровы… К-как же доить, если они… д-доходят.
И Надя кивнула на кусты лещины, в одном месте особенно густо зеленевшие под сенью дубов. Хомка — туда. Под кустами лежало сразу несколько коров. Иные еще дышали, подымали головы, когда Хомка приближался к ним, словно молили о спасении, иные же окоченело вытянули ноги, глядели стеклянными глазами и ничего уже не видели. Беспомощные, подтекшие кровью, с вывалившимися внутренностями… И таких коров Хомка насчитал больше десятка.
«И за что их, за что?..»
Возвратился к Наде, сказал сквозь слезы:
— Надо… уходить отсюда.
Надя отняла от глаз руки, перестала плакать.
— Куда?
— Домой, в Великий Лес. И коров тех, что еще могут идти, что не ранены, погоним.
— Как? — вытаращила заплаканные глаза Надя. — Так зачем же было их сюда, на переправу, гнать?
XVIII
Как ни спешил Николай, Ивана он так и не догнал — тот бесследно исчез, словно растворился в чаще сосняка.
«Окликнуть? Позвать?»
Набрал полную грудь воздуха, даже было рот раскрыл, чтобы крикнуть, но какая-то неведомая сила удержала.
«Что я, мальчишка, в лесу орать?.. И узнает ли меня Иван, отзовется ли?.. Только напугаю…»
И вместе с тем хотелось увидеть сына, поговорить. Как с самым родным, близким человеком. Рассказать, что у него самого, у Николая, на душе и в мыслях, расспросить, чем живет Иван, на что надеется — не зря же остался здесь, в Великом Лесе, — и, главное, узнать, что на свете деется. Иван кое-что знает, быть того не может, чтоб не знал. Как-никак столько лет в сельсоветском начальстве ходил. Да и сейчас, поди, не просто так, без дай-причины скрывается в лесу…
«Поесть захвати… Впроголодь живу», — по-прежнему звучали в ушах слова Ивана, сказанные Василю Кулаге, когда расставались.
«И нехай бы дома еды не было. А то ведь… хватает…» — думал Николай.
«Надо будет с Василем поговорить, — пришло вдруг в голову. — Он-то, конечно, знает, где живет и ночует Иван. Сказать, чтоб не стеснялся, не боялся… Пускай заходит. И поесть, и переночевать…»
«А если увидит кто, выследит?»
Похолодело внутри, дух перехватило.
«И такое может быть. Вор тащит, а лес глаза таращит. И тогда… меня к ответу. Меня! И так неизвестно еще, чем кончится… Перепуталось все… И, перед тем как сделать что-нибудь, думаешь, и сделавши — думаешь, и то не всегда угадаешь, не так, как надо, сделаешь…»
Повернулся, медленно побрел назад к дороге, к соснам, откуда вел наблюдение.
«Может, и хорошо, что не догнал Ивана…»
Николай понимал, что негоже так думать, когда речь идет о сыне, но ничего с собою поделать не мог. И от этого страдал, корил себя, казнился.
«Отец называется… А помочь сыну… струсил».
«Да я же… я же его не догнал. Если бы догнал…»
«Потому и не догнал, что не больно-то хотел догнать. А захотел бы…»
Сел у комля сосны, положил рядом куканчики с нанизанными грибами, напомнил себе: