Куит-Лауак яростно застонал, вскочил, немного попрыгал, давая снаряжению облечь тело и, раздвигая соплеменников, прошел в первые ряды. Северянина уже привязывали к кресту.
— А почему не столб?
— Он сам настоял, — ответил кто-то. — Совет жрецов сказал, что так раньше не было, а он говорит, иначе я уйду. Пришлось поставить крест.
Куит-Лауак досадливо цокнул языком. Сын жреца, он прекрасно знал: веками проверенный обычай следовало соблюсти до малейших деталей, хотя… совет жрецов тоже понять можно.
Подчиняясь жесту седого, покрытого шрамами командира, воины отошли на два десятка шагов, и северянин едва заметно кивнул, показывая, что уже готов начать путь. Люди замерли. Командир тут же махнул рукой, и в руки Человека-Уицилопочтли со свистом вошли первые стрелы.
Толпа охнула.
— Ты про моего сыночка не забудь там, наверху сказать! — прорыдал женский голос. — Чтоб не болел…
— И про наших братьев напомни, северянин! Уж год, как вестей нет!
— И чтоб урожай был, попроси!
Истекающий кровью прведник приподнял голову и слабо улыбнулся.
— Услышал! — обрадовались люди. — Он услышал…
Седой командир дождался, когда люди успокоятся, и махнул второй раз. Взвизгнули стрелы, и по ногам человека-бога тоже потекла кровь.
— Слишком быстро… — недовольно проворчали рядом. — Боги любят медленную смерть…
— Заткнись! — взорвался Куит-Лауак. — Уважение имей! Можно подумать, никто, кроме тебя, не знает!
Стрелы взвизгнули еще раз и еще раз, и еще, поражая конечности привязанного к невысокому кресту праведника, а потом командир скупым жестом остановил воинов и подошел ближе. Обеими руками взял Человека-Уицилопочтли за мокрые холодные скулы и заглянул истекающему кровью посланнику в туманящиеся глаза.
— Ты, сынок, главное, про кастилан Ему все расскажи. Пусть вступится за нас, пока не поздно…
Протянул руку, не глядя, принял протянутый жрецом освященный дротик и бережно пронзил праведное сердце.
Толпа с облегчением вздохнула.
— Пора! — повернулся Куит-Лауак и жестом приказал команде следовать за ним — на поле.
— Накажем трусов! — подбадривая друг друга, заорали игроки и перешли на бег. — Чтоб уже не боялись!
Там, в центре поля их уже поджидала сборная команда не таких уж и пожилых вождей.
— Сунем мальчишкам! — хором рявкнули крепкие опытные мужики. — Боги покажут, на чьей стороне правда!
Альварадо растолкали посреди ночи — в самом финале невнятного кошмарного сна.
— Ух! Кто это?! — вскочил мигом взмокший капитан.
— Это я, падре Хуан Диас!
— А-а-а… святой отец, — с облегчением рухнул обратно в постель Альварадо и скинул с себя горячую ногу одной из индейских жен. — Что еще не так? Мыши просвирки поели?
— Там такое! Там такое! — принялся тормошить его падре Диас. — Вставайте, негодяй! Как можно спать?!
Альварадо, едва удержавшись от хорошей затрещины, с усилием поднялся и, как был, босиком подошел к торчащей из стены расписной керамической трубе. Плеснул водой в лицо несколько раз и понемногу пришел в себя.
— Что вы копаетесь?! Там человека убивают! — заорал падре Диас. — Нашего Мельчорехо!
— Стоп-стоп! — выставил руку Альварадо. — Мельчорехо уже год как труп…
— Я вам говорю: это — Мельчорехо! Что я — своего крестника не узнал?! Там, вообще, такое творится! Вся площадь полна!
Альварадо прищурился.
— Бунт, что ли? То-то они уже сутки в барабаны молотят — башка трещит…
— Я не знаю, — бессильно признал падре. — Но они его на крест привязали…
— Что-о? — вскинулся Альварадо. — Как это — на крест? Как христианского мученика?!
Святой отец еще что-то пробормотал, но Альварадо его уже не слушал. Накинул перевязь и, как был почти голым, выбежал в коридор. Сунулся в крайнюю комнату и замер.
— Тс-с… он только уснул, — прижала палец к губам Марина.
Альварадо кинул взгляд на вечно плачущего младенца и жестом выманил Марину в коридор.
— Пошли со мной, объяснишь, что там, — взял ее за руку Альварадо.
Отмахиваясь от семенящего за ними святого отца, он вывел Марину на балкон библиотеки — лучшее место для обзора во всем дворце и замер. Это и впрямь был беглец и предатель Мельчорехо, но его уже снимали с креста. А на площади, вмиг ставшей стадионом, творилось еще более богохульное действо, — они еще и играли!
— Язычники чертовы! — процедил Альварадо. — Ну, я Мотекусоме завтра устрою!
Ему был глубоко безразличен сам Мельчорехо, но надругательства над таинством смерти Альварадо не терпел. Да, и Мотекусома клялся, что никаких пакостей не будет! Лишь бы праздник разрешили.