— А как нам тогда помогут наши союзники-индейцы?! Ты об этом подумал?!
— Кто прячется за чужие спины, становится трусом, — жестко парировал Кортес.
И тогда подал голос Альварадо.
— Кстати, насчет трусов и чужих спин… Кто пойдет первым? — как всегда, поигрывая двуручным мечом, иронично поинтересовался он. — Что-то я в последние два месяца тебя на дамбе не видел… Все больше на бригантинке генерал-капитанской прохлаждаешься.
Внутри у Кортеса полыхнуло.
— Я пойду первым, Альварадо. Я.
Капитаны замерли. Он их снова уел.
На следующий день, отвлекая индейцев от направления главного удара, Альварадо и Сандоваль атаковали каждый свою дамбу особенно яростно, а сидящий на своем жеребце Кортес вместе с полутора сотнями солдат просто ждал своего часа. И к полудню что-то изменилось.
— Сантьяго Маиндес! — заорал он. — Бей индейцев, ребята!
Уставшие и уже совершенно озверевшие от беспрерывной сечи солдаты нестройно подхватили клич, но пошли вперед, словно боги мщения, неотвратимо и яростно. И ослабленная оборона дрогнула и подалась назад.
Внутри у Кортеса полыхнуло, и он послал коня вперед.
— Дави! Дави их!
Солдаты поднажали… и начали сбрасывать индейцев с дамбы — прямо в пролом.
— Господи! — взмолился Кортес. — Дай мне шанс! Только один!
А солдаты — по пояс в воде — уже перебирались на ту сторону пролома. Кортес взревел и пустил коня вскачь вперед: он ждал этого часа два долгих месяца. Прижался к упругой шее, позволяя коню самому пройти через пролом, едва удержался в стременах, когда тот выскочил на дамбу. Охнул от восторга. Рассек мечом одно раскрашенное лицо, второе, третье… И в этот момент ворота, принимая измотанных отступающих индейцев, распахнулись.
— Не дайте им закрыть! — заорал Кортес и пришпорил коня.
Солдаты уж отбивали ворота… Он мигом оказался внутри, добил четырех пытающихся отстоять ворота охранников, стремительно огляделся и обмер: с плоских крыш, окружающих въезд со всех сторон, словно яблоки с веток, сыпались, как на подбор, крепкие ребята с черно-желтыми полосами на лицах.
— Ягуары! — охнули солдаты и единой массой подались назад.
— Стоять! — заорал Кортес. — Держите ворота!
Но его уже никто не слышал.
— Сейчас придет подмога! — почти рыдал он. — Ворота… ворота держите…
И его, вместе с конем, тут же смели и потащили назад к пролому. И вот тогда Кортес понял, что это конец. У пролома, словно рыбаки на перекате во время нереста, с копьеметалками в руках, ждали битком набившиеся в пироги копейщики. А потом его конь рухнул.
Кортес на лету выдернул ноги из стремян, упал, перекатился через голову и бросился к пролому. Рухнул в воду и тут же услышал эти жуткие всхлипы. Именно с этим звуком, ускоренные копьеметалками дротики пробивали все — и панцири, и груди — насквозь. А потом его схватили за ворот, и он вырвался и тут же увидел, как с пирог уже тянутся к нему десятки жадных мускулистых рук, а с дамбы одна-единственная — капитана Кристобаля де Олида.
В течение только этой операции защитники убили восемь Громовых Тапиров и взяли в плен семьдесят восемь «мертвецов», включая мажордома Кортеса — Кристобаля де Гусмана. И первым делом Куа-Утемок обратился к совету столичных жрецов.
— Мне нужна ваша помощь.
— Наша или богов? — насторожились те.
— Ваша, — кивнул Куа-Утемок. — Я не хочу, что вы всех их немедленно принесли в жертву.
Жрецы окаменели. Ничего подобного от Великого, пусть и слишком еще юного Тлатоани, они не ждали.
— Я хочу, чтобы вы приносили их в жертву каждый день и понемногу — человек по десять…
— Но зачем?! — изумился главный жрец.
— И я хочу, чтобы жертвоприношение видели остальные кастилане, — пояснил Куа-Утемок. — Каждый день. В одно и то же время. Перед завтраком.
Жрецы переглянулись. Это было необычно, но правилам не противоречило.
— И еще… — улыбнулся Куа-Утемок. — Мне нужны головы. Побольше.
Жрецы растерянно развели руками. По правилам головы должны были прославлять храм, но если Великий Тлатоани просит…
Тем же вечером небольшой отряд Ягуаров, нагло приблизился к авангарду штурмующего пролом Альварадо, и буквально зашвырял солдат врага головами белых людей.
— Это головы Малинче, Сандоваля и прочих… — проорали они. — То же будет и с вами!
Альварадо взревел, кинулся заглядывать головам глаза, но они все были на одно лицо — страшные, грязные, искаженные нечеловеческой мукой, с выбитыми зубами, выглядывающими из оскаленных ртов.