Князь смутился.
– Да просветит тебя милостивый бог, царь небесный… – Трифилий тронул поводья и ускакал. Нугзар, слегка колеблясь, подозвал старшего дружинника и шепнул несколько слов.
Дружинник ловко спрыгнул с коня, бросил поводья товарищу и юркнул в темный переулок.
С майданной площади продолжали нестись неистовые крики:
– Амкары! Амкары, бейте!
– Аллах! Аллах! Правоверные, во имя аллаха!
По даба-ханэ в разодранных рубашках неслись два подмастерья.
– Э-э, дабахчи! Персы кожевников убивают! Спешите на помощь! На помощь!
Дабахчи вмиг выпрыгнули из чанов и бросились к майдану, завязывая шарвари на покрытых зеленоватой слизью бедрах.
Полуголые дабахчи с разбегу врезались в побоище. Замелькали тяжелые кулаки.
Майдан застонал. Дабахчи хватали персиян, били, топтали, сбрасывали через мост в Куру.
Здоровенный кожевник с вытянутым лбом, прижав персиянина к земле, колотил его бритую голову о булыжник.
Какой-то персиянин, повалив амкара, силился набить ему рот землей.
Удобно устроившись на крыше, дед Димитрия, отец Элизбара, Пануш и семья духанщика, грызя орехи, наблюдали за побоищем. Это была почти единственная крыша, с которой не неслась мольба о помощи, ибо не только вся семья оказалась дома, но даже слуги. А духан заперт, и все двери завалены тяжелыми бурдюками. Правда, у парней чесались руки, и они пытались соскользнуть с крыши. Но хозяин грозно смотрел на слуг: окровавленные рожи мало способствуют аппетиту. Завтра «Золотой верблюд», конечно, откроется, а избитый человек всегда страдает от жажды.
Парни вздыхали, с завистью посматривали на площадь.
Внезапно один из них радостно взвизгнул: с соседней крыши к ним перепрыгнул молодой персиянин. Со щеки его текла кровь, одежда клочьями висела на сине-красном теле. Мгновение, и парни растерзали бы персиянина. Но дед Димитрия вырвал его из рук парней. Что-то в юноше было общее с Керимом, которого дед помнил и любил.
– Это мой знакомый, – закричал дед и проворно оттащил на край крыши персиянина. Дед вынул платок, смочил вином из кувшина и приложил к лицу спасенного. Юноша тихо застонал.
– Ничего, вино никогда не повредит, – успокаивал дед. – Ты что, ишачий сын, не видел, на какую крышу прыгнул?
– Видел, батоно, – ответил по-грузински юноша, – но когда десять бросаются на одного, все равно куда прыгать.
– На, пей! – нахмурился дед. Он налил до краев чашу вином.
– Нельзя, батоно: коран запрещает.
– А ханам не запрещает? Сам видел, как рыбы, в вине плавают. Пей, какой от виноградного сока вред?
Персиянин удивленно посмотрел на деда и жадно прильнул потрескавшимися губами к чаше.
– Батоно, рядом работали… Я тоже шил чувяки у хозяина. Всегда дружили, вместе купались в Куре, на праздники в лес ходили лисиц пугать. На одной улице живем. Разве я виноват? Я не хотел драться… всегда дружили, а грузины, амкарские ученики, меня из лавки вытащили…
– Э, парень, в таких случаях не головой люди думают. Ложись тут, наверно, с утра не ел?
Дед, не обращая внимания на косившихся на него грузин, поставил перед персиянином чашу с еще не остывшей бараниной, лепешки и два яблока. Для большей верности он сел рядом и задумчиво смотрел на робко кушающего юношу. Где теперь бедный Керим? Говорят, царя Луарсаба стережет… Говорят, нарочно у Али-Баиндура устроился, помогает несчастной Тэкле… Керим тоже никогда не дрался бы, дружит с грузинами. А тогда кто хочет драться? Шах? Пусть на этом слове подавится не шашлыком, а шампуром… Мой Димитрий большим человеком стал. Сардар! Часто у шаха обедает. Хотя и проклятый перс, все же царь. У царя обедает… Жаль, не у грузинского. А когда прощался со мной, полтора часа, как маленький, плакал. Я тоже немножко плакал. Мой Димитрий говорит – скоро вернемся, всех персов прогоним с нашей земли. А куда этого прогнать, когда он с детства на одной улице живет?..
Дед совсем запутался в противоречиях и решил до возвращения Димитрия отложить беспокойные мысли, тем более, пришел родственник Пануша с последними новостями.
Нет лавки целой, дабахчи весь майдан переломали. Хорошо, больше руками дерутся. Неизвестно, успокоит ли темнота горячую кровь. Как может одна ночь успокоить за два года накопившиеся обиды?
В Анчисхатской церкви волнение. Седой священник велел звонарю ударить в колокол: это напомнит амкарам о существовании бога. Но от католикоса прискакал церковный азнаур.
– Сегодня в колокола не звонить. Вечерню отложить на завтра.
– Почему? – вопрошал священник своего собрата из Сионского собора.
– Почему?! Не надо мешать народу творить богоугодное дело.