Ханы в замешательстве смотрели друг на друга. О аллах! Скакать в Тбилиси? Лучше к шайтану на хвост. Если грузин могут просто убить, то кто знает, какие муки ожидают персиян? Могут выкупать в кипящей смоле, могут серой залить глаза, могут отрубить ноги, по-турецки отблагодарить – сделать евнухами.
Сын Исмаила, молодой хан, славившийся неустрашимостью в боях, начал было цветистую речь, но Исмаил-хан запальчиво перебил:
– Почему нигде не сказано о глупцах, желающих на персидском языке убеждать грузин?
– Дозвольте, мудрейшие ханы, высказать скудные мысли, – угрюмо начал Даутбек. – Благородный Исмаил-хан прав, сейчас грузины распалены ненавистью. Опасно раздражать их красивой персидской речью, тем более по невежеству им незнакомой. Я с молодым ханом, сыном Исмаила, дружен, его отвага да приснится мне в сладком сне… Я за него поеду.
Саакадзе сделал движение, но быстро, как показалось ханам, овладел собою и на мгновение сгорбился.
– В мое сердце вкралось сомнение – может, не очень хорошо одним грузинам ехать? Тбилисцы могут не поверить. Тогда и жизни пропадут, и время.
– Благородный Георгий, сын Саакадзе, аллах подсказал тебе верную мысль… Да будет на мне благословение всевышнего, я дам послание и приложу мою подпись и печать аллаха. Если тбилисцы сдадутся на милость шах-ин-шаха, даю слово Караджугай-хана: ни один дом не будет тронут сарбазами, и все тбилисцы получат льготы и счастье принять с почетом шах-ин-шаха «льва Ирана», «средоточие вселенной», великого из великих – шаха Аббаса.
– Полторы бирюзы в словах Караджугай-хана! Я один к тбилисцам поеду! – вскипел Димитрий.
– Нет, – решительно отверг Георгий, – ты слишком горяч для такого тонкого дела.
– Со спасительной грамотой благородного Караджугай-хана я четвертым поеду, – оживился Элизбар.
– Ты прав, Элизбар, слово благороднейшего из благородных Караджугай-хана лучший щит в таком опасном посольстве. Ну, раз мои «барсы» решили ехать, то… Эй, Эрасти, прикажи оседлать четырех коней…
И Георгий, словно сбросив с плеч тяжесть, глубоко вздохнул. Вздохнули с облегчением и ханы. Они с невольным сочувствием проследили за нетвердой походкой Георгия.
Караджугай-хан изящным почерком и с ханским достоинством написал обращение к тбилисцам. Но Саакадзе предложил перевести послание на грузинский язык. Ханы одобрили. Они радовались за себя и за своих сыновей, и готовы были во всем поддержать сильного грузина.
Вскоре послание на персидском и грузинском языках, подписанное Караджугай-ханом, с приложением печати аллаха «Клянусь солнцем и его блеском», означающей ненарушимость данного слова, очутилось в руках Даутбека.
Саакадзе тут же сурово дал «барсам» наставление и, обняв каждого, сказал:
– Если вы не даром оценены великим шахом Аббасом, то завтра на рассвете в этом благородном шатре расскажете о решении тбилисцев.
Дато, Даутбек, Элизбар и Ростом молча, с торжественностью попрощались с ханами, горячо обнялись с остающимися друзьями и поспешно вышли из шатра.
Остальные «барсы» переглянулись, и Димитрий вдруг взволнованно предложил проводить друзей. За Димитрием выскочили из шатра Матарс, Пануш и Гиви.
– Гиви! – свирепо крикнул Димитрий, когда они, вскочив на коней, выехали за четверкой на дигомскую дорогу. – Если ты будешь смеяться глазами, когда друзей на верную смерть посылают…
– Я не над верною смертью смеялся, а над кизилголовыми ханами.
По обыкновению, простодушие Гиви привело «барсов» в веселое настроение, и Пануш, Матарс, Димитрий и Гиви долго кружили по Дигомскому полю, пока им удалось приобрести соответствующее случаю выражение лица, а голод и ветер помогли им вернуться в стан злыми и неразговорчивыми.
Саакадзе остался в шатре Караджугай-хана и властно предложил спешно выработать два плана наступления на Тбилиси: один – в случае удачи послов, другой – если они не вернутся. Саакадзе умышленно до вечера затянул беседу, дабы у ханов не осталось времени для раздумья. Наконец, придя к единому решению, все разошлись по своим шатрам.
Папуна был в хорошем настроении, но нарочито ворчливо заставил Георгия поесть.
– Батоно, – прошептал Эрасти на ухо вытянувшемуся на бурке Георгию, – батоно, я просил Элизбара купить на майдане джонджоли, давно хочу, соскучился.
– Ложись, Эрасти, и до утра забудь не только джонджоли, но и свое имя.
Караджугай-хан перед сном молился на разостланном коврике. Он слегка совестился, что на рискованное дело поехали только грузины. Особенно было жаль Дато, и Караджугай-хан поклялся аллаху, если грузины вразумят тбилисцев, исполнить написанное в послании.