В таких думах Зураб свернул в боковую уличку и подъехал к Анчисхати. То ли любопытство съедало Феодосия, то ли встревожила внезапность, но когда Зураб, войдя в пустую церковь, с жаром осенил себя крестным знамением, служка подошел к нему и шепнул, что архиепископ ждет князя в ризнице.
Разговор начался сразу, и не о святом таинстве.
— Отец Феодосий, — торжественно возвысил голос князь, — ты понял причину моего спешного прихода?
— Думаю, снедали тебя большие и малые грехи. Кайся, сын мой, кайся! Милостивец не откажет раскаявшемуся в отпущенье грехов.
— Каюсь, отец Феодосий! Хосро-мирза и Иса-хан со всеми персами покидают Картли.
— Уже?! — Феодосий чуть не выронил крест, которым собирался осенить Зураба.
О грехах было забыто. Феодосий то краснел, будто нырнул в кипяток, то белел, словно вымазался мелом. Следя за бегающими глазами князя, архиепископ притворно заволновался:
— О господи, пути твои неисповедимы! Почему же, князь, медлишь? Ведь царь Теймураз в Тушети томится?
— Я полон беспокойства. Царь может опрометчиво, раньше времени, спуститься с гор и попасть прямо в пасть Хосро-мирзы!
— Силы небесные! Поспеши отослать гонцов. Или пути из Картли в Тушети для тебя запретны?
— Лазутчики Шадимана за каждым вздохом моим следят. А для мною задуманного необходимо полное доверие ко мне Метехи. Мыслилось: церковь, желающая видеть царем только Теймураза…
— Поспешит залезть, яко кролик, в пасть Иса-хану? Неразумно, сын мой, думал, неразумно! Или тебе не ведомо, что алчущие богатства монастырей подстерегают, яко сатана грешников, нашего промаха?
— Но монаха, собирателя на нужды церкови, кто остановит?
— Персы. И, выведав пытками, за каким подаянием в Тушети монах направил стопы, обрушатся на головы монастырских мудрецов, жаждущих вновь лицезреть князя Зураба с царем Теймуразом.
— Но, отец Феодосий, нельзя допустить гибели царя, всю жизнь сражающегося за христианскую веру! — Зураб устремил взор к своду, где изображения святых угодников поражали аскетичностью ликов и богатством одеяний.
— Где правда в твоих речах, князь? Печалишься о Теймуразе Первом, а продался Симону Второму!
— Хитрый обход врага не есть предательство по отношению к другу. Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель иверской божьей матери, собирался водрузить знамя «льва Ирана» на колокольне ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских князей, за что обещал защитить меня от Саакадзе и от «льва Ирана». И вот, спрятав улыбку в усы, я въехал в Метехи. О благочестивый Феодосий, я поступил, как мудрец. Сейчас, облеченный доверием Метехи, я знаю все их коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.
Доброжелательно кивнув князю, Феодосий пухлыми пальцами пригладил пушистую бороду. «Любимой Дареджан! — мысленно возмутился он. — А ты спроси, шакал из шакалов, кого сейчас любит Дареджан, кроме имеретинского царевича Александра?» Но вслух он елейно протянул:
— Церковь благословит твое желание помочь царю.
— Отец! — с отчаянием выкрикнул Зураб. — Если бы сам мог, разве беспокоил бы церковь?
Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:
— Отец! Ради святого евангелия и во имя креста пошли гонца! Теймураз объят нетерпением. И пусть тушины в пять раз будут отважнее Иса-хана, Хосро-мирзы и Исмаил-хана, владеющих вместе сорока тысячами сарбазов, — не устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!
— Не погибнет, князь!
— Не погибнет? — Зураб еле сдерживал скрежет зубов. — А если…
— Успокойся, князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с гор.