— А моему отцу с Крапивиным удалось изменить историю?
— И да и нет. Видишь ли, они оба хотят добра своей стране… но видят его совсем по-разному. Твой отец хотел объединить ее с Европой. Крапивин, как профессиональный военный, желал оградить ее от любого чужеродного влияния. Так получилось, что твой отец поддержал пришедших на Русь поляков…
— Молодец! — воскликнул Янек.
— А Вадим поддержал сопротивление польскому вторжению, — продолжил Басов. — Ему удалось добиться восшествия на престол более достойного царя, чем те, что правили Россией в Смутное время. Они отбросили войска Сигизмунда, разбили русских мятежников, казаков и польских разбойников, грабивших страну. История сложилось менее кроваво, чем в нашем мире. В этой части она была изменена. Но потом, в ходе заговора, новый царь был свергнут династией Романовых, и все вернулось на круги своя. Так что в этом смысле ничего не изменилось. Вадим, правда, этого не увидел. Он погиб в одной из битв под Смоленском.
— Как погиб? — опешил Янек.
— Видишь ли, открылось такое свойство. Если мы гибнем в одном из миров, то нас просто выбрасывает в наш родной. В две тысячи пятый год. Потом можно вернуться в любой из миров, кроме того, в котором тебя убили. Так сложилось, что и я погиб в том мире. В каком-то смысле мы, странники во времени, бессмертны. Но гибнем при этом, как и все люди. После поражения поляков твоему отцу просто стало нечего делать в мире Смутного времени. Так что теперь мы собрались у меня в квартире на Рождество тысяча девятьсот двенадцатого года и решаем, что делать дальше. Перед нами открыто девять миров, кроме нашего собственного, увы.
— А я? — растерянно спросил Янек.
— Сейчас для тебя настало время познакомиться с отцом, — произнес Басов. — А после ты сможешь решать, идти ли с нами по мирам или возвращаться в Варшаву восемьдесят второго года.
— Извините, дядя Во… Игорь, — помявшись, проговорил Янек, — но мне показалось, что человек, которого вы назвали моим отцом, слишком… э-э-э, молод.
— Ты скоро привыкнешь к таким несоответствиям, — мягко улыбнулся Басов. — Дело в том, что, если миры не соединены постоянным каналом, время в них может идти не одинаково. Для тебя прошло двенадцать лет, для твоего отца — шесть. Но есть еще одно явление. После того как мы уничтожили «окно», обнаружилось, сто процессы биологического старения в наших организмах остановились. Биологически нам сейчас примерно столько же, сколько в начале эксперимента. Твой отец фактически прожил тридцать восемь лет, а физиологически ему тридцать два. Крапивин выглядит так, как выглядел в сорок шесть, а на самом деле ему пятьдесят. Алексееву пятьдесят семь, хотя выглядит на пятьдесят. Но вот что интересно. Ты, хотя и был оторван от своего родного мира, развиваешься абсолютно нормально. Ты прожил пятнадцать лет и выглядишь на пятнадцать. Мы полагаем, что на молодой растущий организм эти силы не действуют. Ничто не может сопротивляться энергии роста. А вот когда развитие превратится в старение, ты тоже «законсервируешься». Если, конечно, не решишь вернуться в свой родной мир.
— Скажите, а вам сколько лет? — спросил Янек.
— Физиологически — сорок семь.
— А фактически?
— Я много путешествовал в разных мирах, — ответил Басов.
— И сколько прожили?
Басов пристально посмотрел в глаза Янеку. Тот прекрасно знал, что дядя Войтек никогда не врет. Он рог уклоняться от ответа, замалчивать, недоговаривать, просто отказываться говорить. Но не было случая, чтобы мальчик слышал от него ложь. Янек не сомневался, что и сейчас он услышит правдивый ответ… или не услышит никакого.
— Я прожил, — медленно, растягивая слова, произнес Басов, — примерно девяносто лет. Точнее сказать не могу. Когда все время меняешь миры, сбиваешься со счета. Да срок и не важен, на самом деле.
— Здорово! — воскликнул Янек. — Вы, наверное, столько увидели!
— Когда видишь много, впечатления сливаются, — мягко улыбнулся Басов. — Уже не так важно, видел ты двести или двести пятьдесят стран. Со временем жизнь превращается в непрерывное коллекционирование опыта. Наверное, это самое увлекательное собирательство на свете. Да и коллекция, пожалуй, самая ценная из возможных.
Янек задумался.
— Как-то необычно все, — произнес он. — Нет, я вам верю, конечно. Но все же… поверить не могу. Хождение по мирам, другие века. Невероятно!
— Тебя не убедила прогулка по варшавской улице в декабре двенадцатого года? — усмехнулся Басов. — Что ж, мы можем повторить эксперимент. Кроме того, мы можем переместиться в любой из открытых нами миров. Но это позже. Когда глаза видят то, что мозг не в состоянии принять, разум протестует. Поэтому будет лучше всего, если ты просто вспомнишь, что было с тобой. Ложись на спину, закрой глаза и расслабься.
Непроизвольно подчинившись собеседнику, Янек вытянулся на постели и зажмурился.
— Со скольких лет ты себя помнишь абсолютно четко? — спросил Басов.
— С четырех, кажется, — неуверенно ответил Янек.
— Вспомни что-нибудь, — попросил Басов.
В мозгу Янека всплыл самый ранний эпизод из жизни, который он помнил. Не эпизод даже, а запечатлевшаяся в сознании картинка. Ему четыре с половиной года. Он сидит на траве посреди залитой солнцем поляны, а неподалеку от него дядя Войтек колдует над барбекю. Отчим и мачеха выгружают бутылки с пивом и всякую снедь из гигантского багажника «лупоглазого» «мерседеса» пана Басовского.
Басов положил ладонь левой руки на лоб Янеку, и картинка в сознании мальчика вдруг ожила. События побежали… назад. Янек вдруг вспомнил то, что, казалось, уже давно и прочно забыл: как заехал к Гонсевским в тот день дядя Войтек, как они вместе ехали по Варшаве и как долго искали место для пикника. Потом в голове пронеслись месяцы ожидания милого дяди Войтека. Вспомнилось, как впервые пан Басовский привез его в дом Гонсевских и о чем-то долго разговаривал с будущим отчимом на непонятном и незнакомом (!) языке с многочисленными «ш» и «пш».
Потом картинка поменялась. Они ехали в каком-то допотопном поезде. Совсем маленький Янек сидел на мягкой полке, играя подаренной ему Басовым яркой игрушкой, а напротив, умильно глядя на малыша, сидели Чигирев и Алексеев.
Картинка снова изменилась. От остроты воспоминаний Янек вздрогнул. Он сидел на руках у Басова посреди большой комнаты с бревенчатыми стенами, длинными скамьями, стоящими вдоль стен, и маленькими слюдяными окошками. Рядом лежали три тела в русских кафтанах. Низкая дверь в ближайшей стене открылась, и в нее вошел Чигирев с окровавленной саблей в руках, в залитом кровью кафтане, широких штанах и сапогах. Борода Чигирева была всклокочена, а в глазах читалась боль.
— Посмотри, тятя пришел, — елейно сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.
— Тятя. — Янек протянул вперед ручонки.
— Игорь, я умираю, — еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.
Басов быстро посадил начавшего хныкать Янека на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:
— А вот умереть-то я тебе не дам.
События снова побежали назад. Янек увидел склонившуюся над ним мать в русском сарафане и кокошнике.
— Проснулся, милый мой, — широко улыбнулась она. — Ай-люли. Сейчас кушать будем.
Сзади к ней подошел Чигирев. Папа! Теперь Янек точно узнал его. У отца была широкая борода лопатой, а на поясе у него висел огромный кинжал. Он нежно обнял жену и прошептал:
— Как же я люблю тебя, душа моя.
События снова рванули назад. На мгновение мелькнул момент родов, когда Янек, нет, Ванечка только появился на свет, и вдруг перед ним предстало нечто особое: неведомые доспехи, блеск клинка, отчаянный вопль…
Басов резко толкнул Янека и снял наваждение.
— Что это было? — еле выдавил из себя совершенно ошарашенный Янек.
— Извини, — виновато произнес Басов, поднимаясь. — Я потерял контроль, и ты прошел чуть дальше, чем я хотел. В свою прошлую жизнь.