На пороге послышались шаги. Барбара попыталась привести себя в порядок, но дурнота не отпускала, и она поняла, что ей придется испытать еще и это унижение — корчиться от рвоты в присутствии изысканной леди Хелен Клайд.
Кто-то включил воду. Вновь послышались шаги. Дверь отворилась, к ее затылку кто-то прижал влажное полотенце, легонько отжал, протер ее горящие щеки.
— Нет! Пожалуйста! Уйдите! — Ей вновь стало дурно, и, хуже всего, теперь она начала рыдать. — Не могу! — стонала она. — Не могу! Уйдите! Пожалуйста, уйдите!
Прохладная ладонь отвела пряди волос с ее лица, поддержала отяжелевший лоб.
— Жизнь нелегка, Барб. А хуже всего то, что она становится все тяжелее. — Это был голос Линли.
В ужасе она резко обернулась. Да, это был Линли, и в его глазах она прочла сочувствие, уже виденное ею прежде — в его обращении с Робертой, в его снисходительных беседах с Бриди, в его разговоре с Тессой. И внезапно Барбара поняла, чему именно, по замыслу Уэбберли, ей следовало научиться у Линли. Доброта была источником его силы, средоточием столь хорошо ей известного поразительного личного мужества. Мягкость и сочувствие сломили ее сопротивление.
— Как он мог? — задыхалась она. — Своего же ребенка… Родители должны любить ребенка, не обижать. Не дать ему умереть. Не дать ему умереть! Они позволили ему умереть! — В ее пронзительном голосе зазвучали истерические нотки, но темные глаза Линли не отрывались от ее лица. — Ненавижу! Не могу! Они должны были быть рядом с ним. Это же их сын. Они должны были любить его. Они его не любили! Он болел четыре года, последний год все время лежал в больнице. Они его даже не навещали! Они говорили, что не могут этого вынести, это для них слишком мучительно. Я ходила к нему. Я ходила каждый день. Он спрашивал о них. Спрашивал, почему не приходят мама и папа. Я лгала ему. Я ходила к нему каждый день, и каждый день я лгала. Когда он умирал, он был совсем один. Я была в школе. Я не успела вовремя. Мой маленький братик. Ему было всего десять лет! А мы все — мы все — позволили ему умереть в одиночестве.
— Это ужасно, — сказал Линли.
— Я поклялась, что никогда не позволю им забыть, что они натворили. Я просила у его учителей отзывы. Я сделала рамку и повесила на стену свидетельство о смерти. Я устроила святилище. Я заставила их сидеть дома. Я затворила все двери и окна. Каждый день я заставляла их сидеть там и смотреть на Тони. Я свела их с ума. Я этого и добивалась. Я их уничтожила. Я уничтожила себя!
Уронив голову на умывальник, Барбара зарыдала. Она выплакивала ненависть, исказившую ее жизнь, вину и ревность, бывшие ее единственными спутниками в жизни, одиночество, на которое она сама обрекла себя, презрение и злобу, которые она обратила на всех встречавшихся ей людей.
Наконец Линли молча обнял ее, и Барбара рыдала у него на груди, оплакивая гибель дружбы, которая могла расцвести и связать их воедино.
Сквозь невысокие окна в аккуратном кабинете доктора Сэмюэльса был виден сад и розарий. Розарий был разбит на отдельные участки и террасы, разделяя цветы различных сортов и оттенков. На некоторых кустах назло осени, холодным ночам и утренним заморозкам еще красовались бутоны, но скоро цветы и листья осыплются на землю. Придут садовники и обрежут кусты, подготавливая их к зимней спячке. Весной розы оживут, и возобновится непрерывный круговорот бытия.
Врач и полицейский смотрели из окна на маленькую компанию, блуждавшую по посыпанным гравием дорожкам. Контрастные пары — Джиллиан и ее сестра, леди Хелен и сержант Хейверс, а далеко позади две санитарки, прикрывшие белые халаты длинными плащами, чтобы укрыться от резкого ветра.
Линли отвернулся от окна и встретил внимательный взгляд доктора Сэмюэльса. Врач расположился за письменным столом, лицо его вновь было бесстрастно.
— Вы знали, что у нее был ребенок, — сказал Линли. — Вероятно, обнаружили еще при осмотре в приемном покое.
— Верно.
— Почему вы ничего нам не сообщили?
— Я вам не доверял, — ответил Сэмюэльс. — Тогда не доверял. Мне было гораздо важнее установить хоть какой-то контакт с Робертой, чем поделиться этой информацией с вами и рисковать, что вы обрушите эти сведения на нее и еще больше ей повредите. В конце концов, это врачебная тайна, — примирительно добавил он.
— Что с ними теперь будет? — спросил Линли.
— Они оправятся.
— Откуда вы знаете?
— Они начинают осознавать, что обе были его жертвами. Это первый шаг. — Сняв очки, Сэмюэльс тщательно протер их полой пиджака. Худое лицо врача казалось усталым. Сколько уже раз он проводил такие беседы!