— Не думаю, чтобы цистерцианские монахи имели это в виду, — возразил Сент-Джеймс. — Человеческие жертвоприношения к тому времени давно вышли из моды.
— Ну, и кто это был, по-вашему? Чей младенец, а?
— Я даже и гадать не стану, — сказал Сент-Джеймс, прекрасно понимая, что их гид уже заготовил собственную теорию.
— Тогда позвольте мне рассказать вам, как все это произошло, — мы с Горошиной во всем разобрались в первый же день. Верно, Горошина? — Хэнк подождал одобрительного кивка супруги. — Идите сюда, голубки. Я вам тут кое-что покажу.
Хэнк повел их по выщербленному полу через южный придел храма мимо алтаря и сквозь дыру в стене вновь вывел во двор.
— Вот оно! — Он торжествующе ткнул пальцем в узенькую тропинку, уводившую на север, в леса.
— Да, конечно, — согласился Сент-Джеймс.
— Начинаете соображать, а?
— Пока нет.
Хэнк радостно фыркнул:
— Еще бы. Все потому, что вы не успели обдумать это дело так, как мы с Горошиной — верно, сахарная моя? — Сахарная печально кивнула, переводя грустный взор с Сент-Джеймса на Дебору и обратно. — Цыгане! — выпалил ее неугомонный супруг. — Мы с Горошиной тоже не сразу поняли, пока нынче их не углядели. Знаете, о ком я? Они поставили трейлеры там на обочине. Ну, мы прикинули — в ту ночь, значится, они тоже тут были. Это их ребенок.
— Я слыхал, цыгане чрезвычайно привязаны к своим детям, — сухо возразил Сент-Джеймс.
— Ну так этот малыш — исключение, — не смутившись, ответил Хэнк. — Вот как все было, приятель. Дэнни с Эзрой пристроились тут где-нибудь, — он махнул рукой в том направлении, откуда только что привел своих слушателей, — собрались это самое — и тут тихонечко по тропинке пробирается старая карга с ребенком.
— Старая карга?
— Ну конечно, ясное дело!
— «Дитя греха и горя», — вздохнул Сент-Джеймс.
— Чего там дитя? — Хэнк отмахнулся от цитаты, словно от блохи. — Старая карга оглядывается по сторонам, — Хэнк довольно живо изобразил эту сцену, — пробирается в аббатство, видит подходящую нишу и — мяч в лузу!
— Да, это интересная теория, — подала наконец реплику Дебора. — Но мне, право, жаль цыган. На них валят вину за все, что бы ни случилось.
— Тогда, голубка, позвольте мне перейти к теории номер два.
Джо-Джо быстро замигала, точно извиняясь за мужа.
Ферма была в превосходном состоянии, и неудивительно, поскольку Ричард Гибсон поддерживал ее в порядке все эти недели. Висевшая между двух каменных столбов металлическая калитка легко повернулась на хорошо смазанных петлях, и Линли с Хейверс вошли во двор.
Неплохое наследство. Слева высился дом, старинное здание, сложенное, как и большинство местных построек, из коричневатого кирпича. Ставни недавно покрашены, вокруг окон и двери вьется аккуратно подстриженный плющ. Дом находился чуть в стороне от дороги, а между домом и дорогой был ухоженный сад, защищенный изгородью от овец. Рядом с домом были низкие пристройки, а другую сторону четырехугольного двора замыкал хлев.
Двухэтажный хлев, как и дом, был сооружен из камня и покрыт толстой черепицей. Сквозь распахнутые окна второго этажа виднелись ступеньки внутренней лестницы. Дверь запиралась на амбарный замок: это помещение предназначалось исключительно для скота и рабочего инструмента.
Пройдя через прибранный двор, Линли вставил ключ в проржавевший замок на двери хлева. Дверь бесшумно отворилась. Внутри было до жути тихо, сумрачно, сыровато и холодно, будто все здесь напоминало о страшной гибели хозяина.
— Как тихо, — пробормотала Хейверс. Она еще медлила у двери, когда Линли уже вошел.
— Угу, — отозвался он изнутри. — Наверное, все дело в овцах.
— Что?
Линли бросил быстрый взгляд на ее лицо. Барбара была бледна как смерть.
— Я говорю — овцы, сержант, — пояснил он. — Они на верхнем пастбище, помните? Вот почему здесь сейчас так тихо. Оглядитесь хорошенько по сторонам. — Барбара явно не хотела входить, и, чтобы подбодрить ее, инспектор добавил: — Вы были совершенно правы.
Эти слова заставили ее подойти и внимательно осмотреть хлев. В дальнем его конце громоздилась копна непросохшего сена. В центре помещения осталось не такое уж большое пятно засохшей крови, уже не красной, а коричневой. Больше здесь ничего не было.
— В чем права, сэр? — поинтересовалась Хейверс.
— Он умер мгновенно. На стенах ни пятнышка крови. Скорее всего, никто не перемещал тело. Никаких попыток изменить картину преступления. Хорошо соображаете, Хейверс.