Сеют они маис, сажая его руками в пепел, очистив для этого почву от кустарника при помощи огня. Муку они добывают, терпеливо растирая зерна между двумя ручными жерновами.
Главную пищу индейцев составляет, однако, не маис, а любопытное растение – маниок. Из высушенных и растертых корней его приготовляют мелкую муку, из которой на раскаленных камнях выпекаются плоские лепешки.
О пряностях, как можно было понять из жестов индейцев, они слыхали, но произрастали эти пряности, надо думать, где-то на юго-восток отсюда. Аотак не мог точно перевести речь туземцев, ибо она сильно отличается от наречия гуанаханцев.
Посланные рассказали также о табакос, с которым мы уже познакомились раньше, а кроме того, принесли с собой одно чудное растение – батат, клубни которого приятны на вкус и вполне могут заменять хлеб.
Из известных в Европе растений здесь повсюду встречаем ямс, перец, который туземцы называют «ахи», а также хлопчатник. Коробочки его по величине в два-три раза превышают коробочки азиатского, а получаемое из него волокно тоньше и нежнее.
Синьор Марио находит, что, занявшись здесь разведением хотя бы одного хлопчатника, можно обогатить Соединенное королевство, но мысли адмирала заняты только золотом, Плывя на запад-юго-запад в поисках страны Банеке, мы несколько раз приставали к берегу и водружали кресты на возвышенных местах в знак присоединения этих земель к владениям короны. Заодно мы высаживали на берег бывших с нами дикарей, предварительно одарив их безделушками, и забирали по двое-трое новых пленных. Наконец мы захватили и увезли шестерых мужчин, семь женщин и троих детей. Господин предполагает обучить их с помощью Аотака испанскому языку и обратить в христианскую веру.
Мне очень хотелось подойти и заговорить с Орниччо, но, к большому моему огорчению, мой друг избегал меня. Правда, он сторонился и других матросов, даже вынес свою постель на палубу и ложился поодаль от других.
Теперь я расскажу о поступке командира «Пинты» Алонсо Пинсона.
После того как господин резко оборвал Пинсона, когда тот попытался вступиться за Хуана Родриго Бермехо, я стал замечать, что капитан избегает встреч с адмиралом.
Правда, при присоединении острова Сан-Сальвадора к владениям Соединенного королевства все три капитана съезжали на берег совместно с адмиралом, но это было сделано по необходимости.
После этого капитан Пинсон обращался к адмиралу только тогда, когда этого требовало неотложное дело.
Я думаю, что храбрый капитан затаил обиду на адмирала, и он, возможно, был прав, потому что господин оскорбил его совершенно незаслуженно.
Если капитан Пинсон имеет нужду в ком-нибудь из команды «Санта-Марии», он никогда не является на флагманское судно сам, а посылает сюда Родриго Бермехо или кого-нибудь другого из матросов. Чаще всего он зовет к себе Хуана Яньеса Крота, который в последние дни поражает всех своей обходительностью. Синьор Марио даже высказал предположение, что на этих благодатных островах воздух обладает способностью исправлять характер человека.
На рассвете дня, о котором я хочу рассказать, я был поражен, увидев, как капитан Пинсон поднимается по трапу «Санта-Марии». Очевидно, у него было неотложное дело, если он явился в такую рань. Мне очень хотелось спросить его о причинах его прихода, но не такой человек Пинсон, чтобы вступать в объяснения с первым встречным. Он направился прямо к адмиральской каюте.
Находясь поблизости, я услышал громкий разговор и ушел подальше, чтобы адмирал, выйдя, не упрекнул меня в нескромности.
Через несколько минут дверь каюты распахнулась, и оттуда показались бледный Пинсон и адмирал с лицом, багровым от волнения.
– Я уже говорил вам, капитан Пинсон, и повторяю еще раз, – обратился к нему адмирал, – что вы являетесь капитаном грузового судна «Пинта» и вправе распоряжаться ее экипажем, не выходя, понятно, из подчинения своему адмиралу. Заботу же о людях «Санта-Марии» оставьте – для этого существую я! Я не знаю, зачем вы вспоминаете истории с картой или бочкой воды, о которых все уже забыли. Что же касается вашего покровительства бунтовщикам, то мы об этом еще поговорим в Испании!
Вечером этого дня Аотак обратился к адмиралу с просьбой отпустить его на «Пинту», так как в эту ночьматросы, говорил он, задумали с борта корабля ловить рыбу с факелами по индейскому способу. Господин дал ему на это разрешение.
Надо знать, что «Пиита» самое быстроходное судно в нашей небольшой флотилии.
21 ноября около двенадцати часов ночи «Пинта», всегда опережающая оба судна, скрылась из виду. Господин велел всю ночь поддерживать на мачте «Санта-Марии» сигнальные огни, чтобы Пинсон мог легко найти нас. Однако «Пинта» не вернулась.
Это наполнило все сердца тревогой, так как каждый невольно припомнил, что на «Пинте» находятся Кристоваль Кинтеро и Гомес Раскон, Хуан Родриго Бермехо, а также многие матросы, переведенные на «Пинту» после бунта. Обратили внимание и на то, что исчез также Хуан Яньес. Теперь стало понятным, почему так часто беседовал Пинсон с могерцем.
– Как волка ни корми, а он все в лес глядит, – сказал Хуан Роса. – Не знаю, почему вы замалчивали поведение трактирщика и не открыли его козни адмиралу.
Меня поразило отсутствие Аотака. Индеец так привязан ко мне и Орниччо, что никогда намеренно нас не покинул бы. Я думаю, что Пинсон увез его обманом. Возможно, что разговоры о золотоносной стране Банеке смутили капитана, и он решился нарушить присягу, а Аотак ему необходим как переводчик.
Каждый строил различные предположения, но достоверно никто не мог ничего сказать.
Я несколько раз проходил мимо каюты адмирала и видел, что он, не меняя положения, грустно сидит, опершись на руку.
К нему я не решался подойти, Орниччо меня избегал, Аотака увезли на «Пинте», синьор Марио был занят приведением в порядок коллекций, собранных на островах, а матросы шептались по углам. Я чувствовал себя очень одиноким и несчастным.
В унынии я сошел на берег и молча бродил один в течение нескольких часов. Движение на корабле утихло, боцман просвистел к вечерней молитве, пора было возвращаться на корабль.
Проходя мимо кустов, я услышал какое-то хрипение и ворчание.
Вытянув шею, я, сдерживая дыхание, прислушивался несколько минут. Несомненно в кустах находилось какое-то живое существо. Я различал тяжелое, прерывистое дыхание и звуки, напоминающие икоту или подавленные рыдания. Мои глаза, привыкшие к темноте, различали светлое пятно в темной листве. И, приглядевшись, я, к своему удивлению, увидел скрюченную человеческую фигуру.
Был ли неизвестный болен или ранен, но он сидел, поджав ноги, обхватив живот и склонив голову к самой земле. Он покачивался и время от времени вздыхал и стонал. Движимый чувством сострадания, я тотчас же наклонился над ним.
Каково же было мое изумление, когда в скрюченной фигуре я узнал Яньеса Крота.
– Хуан Яньес! – невольно воскликнул я. – Значит, ты не уехал с капитаном Пинсоном?
– Будь проклято имя Пинсона на веки вечные! – воскликнул бывший трактирщик и, уткнувшись головой в колени, зарыдал с таким отчаянием, что я невольно стал участливо упрашивать его успокоиться.
Опираясь на мою руку, он поднялся, но, боже мой, вкаком ужасном виде он был! Одежда его была изорвана в клочья, лицо покрыто синяками и кровоподтеками, ногти на одной руке вырваны с мясом.
– Кто тебя так отделал? – спросил я в ужасе.
Но могерец молчал; тяжело дыша, он поднимался со мной по тропинке.
Когда перед нами вырисовались очертания «Ниньи» и «Санта-Марии», он опять в отчаянии упал на землю, рвал на себе волосы и царапал землю.
– Меня обокрали, Руппи, и обокрал меня не кто иной, как этот красавчик Алонсо Пинсон, палосский богач.