Одна встреча ввела ее в соблазн отбросить гордость и честь. Пусть это и не грозило смертельным исходом, но искушение было сильнейшее. Она обогнала Мелузину и Андре, каковые, вне всяких сомнений, держали путь к «Кабинету Помпадур». Молодой человек поздоровался учтиво, хотя не без смущения. Номер второй из четырех претенденток на его благосклонность прильнул к его бедру, и тут номер первый заступил ему путь, тяжеловесно, как статуя мщения на театре. Он сейчас был бы рад воскликнуть: «Дамы ошибаются, я вовсе не Донжуан!» Но они и этого не желали слышать. Поэтому он предоставил им разбираться между собой.
Всякий раз, когда обстоятельства вынуждали Алису и Мелузину заговаривать друг с другом, они соблюдали известные формальности. Обе невольно выпячивали тот разрыв, который со времени их приятельства стал непреодолимым. «Из тебя так ничего и не вышло, – говорили взгляд и тон банкирши, – я знаю, как много у тебя долгов». Певица же под толстым покровом лестных слов, сколько их может вынести красотка, отвечала: «Ну и содержи любовников, все равно голос-то у тебя пошел прахом». Поскольку рано или поздно все приедается, раньше – ненависть, а потом – зависть, они в конце концов привыкли в упор не видеть друг друга. Но на сей раз так не получилось.
Торжество богатой женщины, хотя и с хриплым голосом, над женщиной с голосом благозвучным, но бедной, нарушило установленную границу, до которой можно отмалчиваться, оно требовало публичного волеизъявления. И действительно, Алиса весьма круто оборвала свой путь; короткая схватка, мускулы у нее много крепче – и она запросто перехватила бы у соперницы растерянного юношу. Мелузина, предвидя подобное развитие событий, занесла для защиты своей собственности руку с браслетом. И руку этот браслет покрывал почти до локтя, настолько он был широк, и сверкал он так, что глазам больно. Даже артистку, которую не донимает в данную минуту комплекс неполноценности, и то мог бы сковать страх. Вдобавок Алисе было знакомо это украшение. Изо всех, о которых она мечтала, это почему-то не пришло ей на ум; может, дух ее так высоко даже и не залетал.
Но тем сильней оказалось искушение. Устроить сопернице сцену и раньше, чем сбегутся люди, чем разразится скандал, поставить ее перед выбором: либо мальчик, либо браслет. Браслет, если, конечно, его дадут напрокат, означает спасение. Осатаневшая от любви Мелузина не станет колебаться. Драгоценность перейдет к Алисе, она появится в ней при всем честном народе, ей будут принадлежать вечер, контракты, великое будущее.
Как достойно! Гордость и честь артистки превозмогли искушение. Андре, которого она могла бы любить, которому пришлось бы любить ее, мог стать очевидцем постыдной сделки между двумя ровесницами, из которых любая по возрасту годилась ему в матери. Нет, если уж саморазоблачение, то не такое.
Престранным образом Мелузина без всякой просьбы отказалась от своего преимущества, выпустила из рук захваченного малолетку и незаметно отвела в сторону руку с вызывающим блеском браслетом. Что еще? Ни с того ни с сего она начала заверять подругу юных дней в своем восхищении, предсказала ей грядущий взлет, словно он не остался в прошлом, в невозвратном прошлом, и словно обе они не знали этого, каждая о другой и о себе.
Происходит вот что: ту самую жестокую правду, которая пригнула к земле Алису, Мелузина приняла и на свой счет, ненадолго, разумеется, но и это свидетельствовало о приступе слабости. Расточаемые ею похвалы будущему, которого нет, прозвучали наивно – настолько неуверенной чувствовала она себя в этом вопросе. Лицом к лицу с ровесницей она усомнилась в собственном счастье, в праве на любовь, даже в своей физической сохранности. Таковы страшные приступы истины, и их надлежит незамедлительно преодолевать. Пусть каждый сам печется о себе, я тебе ничем помочь не могу, и нашу беседу необходимо прервать. Одна снова перехватила своего юнца, другая, не бросив прощального взгляда ни на нее, ни на гораздо более важный предмет, сочла за благо продолжить свой путь.
И таким манером она вышла на Тамбурини. Наконец-то живой человек! Алиса открыла ему душу. Он был тронут ее историей, ее доверием, ее скорбью. Единственный среди всех он мог бы ее поддерживать: в этом она ничуть не сомневалась, пусть даже он, разумеется, не носит в кармане предмета, наличие которого стало для нее вопросом жизни и смерти.
Он говорил с неподдельным огорчением: