Мелузину покинула привычная выдержка. Удивительно, что она до сих пор ее сохраняла. После исчезновения специалиста – едва завладев браслетом, Пулайе скрылся из глаз, она даже не поняла как – Мелузина бежала из рокового кабинета, поистине комнаты ужасов, не забыв, однако, тщательно подновить свою красоту. Горбатый певец ей встретился случайно. Только благодаря случаю, а чему ж еще, он в полном одиночестве стоял посреди музыкального салона и разглядывал пустую сцену.
Завидев эту роскошную фигуру, он прижал руку к пластрону своей сорочки: непритязательная дань восхищения, ее не замечают на жизненном повороте, который сейчас для нее совершался. И, однако, она замедлила шаг, чтобы узнать, чего он хочет и помнит ли ее. Ее имя среди людей театра давно поблекло. Отцветшая душа в отцветшем теле – такой она воспринимает себя с этой минуты.
Но у Тамбурини была отменная память. Он приветствовал ее как коллегу и заверил, что хранит дома ее портрет, некогда пожалованный ею с собственноручной надписью. А вот его портрет, заверила она, занимает первое место среди всех ее сувениров, на что он ответил:
– Меня слушают, но на меня не смотрят.
После этих слов она и пригласила его последовать с ней дальше. Покуда они стороной обходили парадную залу, направляясь в края более тихие, Мелузина разглядывала своего нового спутника. Задача представлялась нетрудной, так как ему пришлось бы закинуть голову, чтобы перехватить ее взгляд. Острый профиль более пристал ученому, нежели художнику. Лоб был скорее широким, нежели высоким, безупречно начало волос на нем, а ухо – поистине шедевр. Тонкие черточки на коже обрамляли худые щеки, кожа повсюду была натянута, хотя и сильно потемнела под глазами.
Старое, много повидавшее лицо, которому хотелось бы выглядеть нейтральным, но мешает рот. В эту минуту брошенная сочла, что даже рот ее пропавшего юноши не источает такую волшебную силу. Пусть не источает, зато тот, другой рот дает молодые обещания, которые потом может сдержать, а может и нарушить, как ему заблагорассудится. Певец же осуществит любое, он обязан. Всю жизнь он приучал себя дарить совершенство. Совершенны звуки, это выплеск души, которая богата знанием, но все еще полна способности невинно наслаждаться самою собой. Это всего лишь звуки.
Несчастная женщина мнила наконец-то обрести в Тамбурини подходящее общество. Этот любезный мужчина – и то и другое следует понимать в ироническом смысле, любезный и мужчина, – он знавал наслаждения. Факт, засвидетельствованный исторически и оформленный почтительно потешающейся толпой. Некая принцесса была из-за него изгнана, некая миллиардерша бежала, бросив все свое богатство. Но его собственное сердце отнюдь не купалось в наслаждениях. Там, где ему впору забиться сильней, простодушное дитя ни разу не слышало его имени, его голос не мог околдовать, короче, от него сбежал последний возлюбленный. Подобные случаи известны.
Тут Мелузина окончательно перестала владеть собой и опустилась на диван: диван, на котором спят, но никакой внутренний голос не шепнул ей, кто обычно использует этот диван для сна. Она была в отчаянии, вот почему глаза ее остались сухими. Она сообразила, как глупо снова портить слезами лицо, только что приведенное в порядок. Тамбурини многотерпеливо наблюдал, как она, отвернувшись, смотрит в пол. Исходя из собственного опыта, он ждал, что сейчас она спросит, есть ли на свете счастье, или – второй вариант – заслуживает ли она счастья, или – в-третьих – счастлив ли он сам.
Она обратила к нему лицо.
– Мне очень хотелось бы узнать: вы счастливы?
– Мое почтение, прекрасная дама, – дивным голосом заговорил он. Ее бедный ум уловил непременные звуки арфы.
– И все же, – попросила она, слабея от этого благозвучия, – и все же это не ответ. Маэстро, скажите, вы счастливы?
– Вы ожидаете от меня слова «нет», – пояснил многомудрый. – Но вам я обязан сказать правду. Итак, да, я счастлив, покуда я могу созерцать вас.
Мелузина тотчас ввернула, что он вовсе не ограничивается созерцанием одних лишь женщин.
– И свет это знает.
Он в ответ:
– Мой антрепренер знает больше. Мудрый Артур создает мне, пятидесятивосьмилетнему, репутацию сердцееда. А я ее не оправдывал даже в молодых летах.
– Вот как? – спросила она, и первый раз после поражения на губах у нее мелькнуло подобие улыбки. Именно с этой целью Тамбурини и сделал свое признание. Если даже она намерена разболтать, ей не дано опровергнуть историческую легенду. Впрочем, у нее есть личные мотивы, чтобы держать при себе то, что здесь происходит.