Реми, как она позволила себя называть после полусотни попыток Виктора выговорить полное имя пелицины, сделала вид, что пытается вывернуться. Венатор, прижимая девушку к себе, скользнул ладонью вверх по ее руке, удерживающей письмо и, за миг до того, как схватить заветные бумаги, провалился в облако пахнущего флоксами дыма. Он упал на кровать, перевернулся на спину, и тут же на грудь ему легла, хищно улыбаясь, возникшая из воздуха пелицина. Дым, обволакивавший тонкое гибкое тело, рассеялся. Виктор обхватил Реми за талию и, аккуратно перекатившись, прижал девушку к застеленной клетчатым покрывалом постели. Глаза, опасные, бездонные, смотрели с легкой издевкой и нежностью, и Виктор знал, что так смотреть может только она - дитя дыма и тени, самая желанная из всех женщин мира.
Ведь она пахнет то флоксами, то горькой полынью, она проникает в самую сущность, скрытую тяжелыми латами сорока лет, оставленных позади. Не самых лучших сорока лет, кто-то, наверное, прожил свою жизнь счастливее, но Виктор не задумывался об этом, он сжимал в объятиях призрачно хрупкую, обманчиво хрупкую и забывался. Просто забывался, не желая и не мечтая. Ведь она может уйти навсегда, повинуясь случайному порыву. Что для нее сотня лет? Что для нее человеческая жизнь? Редкий человек заботится о ближнем, чего тогда хотеть от своевольной пелицины. Сиюминутность и воля момента - они повсюду преследовали Виктора. Сегодня ты жив, завтра тело твое обглодают хищные твари, сегодня твое сердце поет, а завтра потеряет голос и повиснет камнем в груди. Иногда надо быть фаталистом. Надо уметь принимать данности.
К утру комната выстыла. Камин потух, погасли недогоревшие свечи, в щели между плохо подогнанными ставнями вместе с солнечным светом тянулся нобярьский холод. Виктор рывком встал и распахнул окно. Голое тело обдал ледяной ветер. Венатор потянулся и принялся собирать разбросанную одежду. Как и всегда после таких ночей, он был задумчив и отрешен. Похмелье бывает не только от вина.
В общем зале уже было достаточно людно. Комбатанты, уже взбодрившиеся пивом, с аппетитом уплетали мясное рагу. Тонвинд с Избреном, по своему обыкновению, о чем-то спорили, Дагар - жевал и смотрел в стену. Завидев командира, бойцы незамедлительно затребовали к столу разносчицу.
«Отменное рагу, мастер», - порекомендовал Тонвинд, для наглядности стуча ложкой по краю горшка.
Виктор сел и, одобряя заказ, кивнул опасливо косящейся на него конопатой девице. Разносчицу упорхнула так быстро, что ладонь Избрена вместо крепкого зада встретила пустоту.
- Как рука?
«На месте, - Тонвинд ухмыльнулся и, немного приподняв покоящуюся на столе конечность, пошевелил выглядывающими из-под перевязки пальцами, - кажись, не отвалится».
Принесли завтрак. Высокий глиняный горшок, укрытый сложным вчетверо полотенцем с вышивкой по краю, с ним - деревянная ложка на длинном черенке и кружка темного пива. Трактирщик, как мог, выказывал уважение дорогому гостю и, в чем никто не сомневался, не мог дождаться той минуты, когда адепты Серого Пламени уберутся из его заведения. Отношение к представителям Орденов в народе было двояким, с одной стороны они оберегали обывателей от созданий тени, посему в час нужды почитались едва ли не за святых, с другой - служили напоминанием о царящем вокруг ужасе и одним своим присутствием нагоняли тоску и портили добрым людям аппетит.
«Когда нам выезжать?» - по голосу Тонвинда чувствовалось, что решение разделиться ему не по нраву.
«Сегодня, - сухо ответил Виктор. - Точнее, вы - сегодня. Доедайте и собирайтесь Ты - за старшего, доставишь письмо грандмастеру лично в руки, ответишь на вопросы, если будут. Все ясно?»