Подобные штуки дурного тона Кравченко откалывал, либо когда был под сильными шарами, либо когда явно не в духе. Катя не стала разбираться. «Живанши» ей было безумно жаль.
— Ты звереешь от безделья, — сказала она. — Займись, дружок, делом. Позвони завтра своему Павлову, передай вот этот телефончик. И завтра же можете отправляться в Братеевку к Караваеву, он вам дачу покажет.
— К Лешке? — Кравченко знал опера так же давно, как и Катя. — О, это всегда пожалуйста. Я вот только забыл, какой коньяк Леша любит — дагестанский или армянский? Что мы там пили в прошлый раз?
Утром, перед тем как Катя ушла на работу, Кравченко забрал телефон в постель и начал названивать Павлову и Мещерскому.
— Князюшка тоже поедет, — сообщил он. — Ему твои менты роздых дают. Тайм-аут для самообразования в языке барба. Так он там напереводился со своих экзотических наречий — еле языком ворочает.
Катя, впрочем, подозревала, что в плохой дикции Мещерского виновато не только его профессиональное усердие, но и хлебосольство Петрова: начальник отдела по борьбе с наркотиками умел ублажать ценные кадры.
Она вспоминала все это под монотонное бурчание Колосова в телефонную трубку, как вдруг кое-что заставило ее прислушаться и вникнуть в смысл беседы повнимательнее.
Никита звонил Ивану Егорову — начальнику экс-пертно-криминалистического отдела Новоспасского ОВД.
— Вань, вот тот след, что изъят с убийства Калязиной, ты уже занимался им? — спросил он.
— А что тебя интересует? — По голосу Егорова было ясно, что тот торопится. — Слушай, у нас оперативка тут у самого…
— Погоди секунду. Там этот босяк, ну, Челкаш этот… ну, ты что-нибудь о самом следе мне сказать можешь? Это срочно.
— Что? Та-ак. Негативный изолированный след. Вдавленный на мягком грунте. К сожалению, сильно деформированный, к тому же основательно размытый, несмотря на все наши старания. Тот, кто его оставил, видимо, поскользнулся. Проехал всей стопой по грязи.
— Для идентификации он пригоден?
— Не думаю. Там ведь не менее двенадцати родовых признаков требуется. Столько не наберем. О том, кто его оставил, можно сказать, что он среднего роста. Это все, пожалуй.
— Значит, Вань, если я приведу подозреваемого, ты не сможешь сравнить его следы и…
— Вряд ли, я же сказал.
И тут Колосов задал свой вопрос, который так удивил Катю:
— А ты точно уверен, что это след человека!
— То есть как? — Егоров хмыкнул. — А чей же еще? Марсианина, что ли?
Колосов помолчал.
— Вань, я так понял: полной уверенности, ну, этих двенадцати родовых признаков у тебя ведь нет, так?
— Ну и что? Чей же это след может быть, как не человеческий? — Егоров кашлянул. — Ну ты, Никита, даешь, где-то вчера хорошо время проводил. «Алька Зельцер» принимай, помогает… говорят.
— Да подожди ты! Шуточки еще свои… Этот след похож на человеческий, так?
— Естественно, — Егоров говорил терпеливо, как заботливый отец, беседующий со своим умственно отсталым сыном.
— Но на все сто процентов сказать, что это человеческий след, ты, ввиду отсутствия ряда признаков, не можешь, так? — настаивал Никита.
— Я же сказал: след деформирован, смазан. Из него мало что выжмешь.
— Ну ладно. Спасибо, Вань. Извини, что задержал.
— Эй, послушай! А чей след ты хочешь там обнаружить? Но Колосов уже повесил трубку.
Чей след! Скажешь, о чем думаешь все эти дни, — засмеют в главке. Или на комиссию пошлют — провериться: шарики за ролики не зацепились ли у начальника «убойного»? А то вместе с экземой от «нервов» и не то еще наживешь. Лучше уж пока помолчать.
Он вздохнул и выжидательно взглянул на Катю. А той только этого и надо было. Она взахлеб начала рассказывать ему обо всем, что вчера удалось сделать в Каменске. Колосов смотрел на нее, а в голове его вертелось давнее, детское: «Сорока-сорока, кашу варила…»
— Я после оперативки с Сергеевым свяжусь, — пообещал он. — Хоть здесь стронулось с нуля, и на том спасибо.
— Никита, а что там за след такой? — спросила Катя.
— Это по убийству старушки в Новоспасском.
— А почему нечеловеческий! — прошептала она, испуганно округлив глаза. — А чей же он?
Колосов сел, сцепив крепкие кулаки, уткнул в них подбородок. Сказать ей? Так она сразу туда кинется. Сенсацию будет из ничего лепить. Нет, лучше подождать.
— Чей след? — повторила она капризно. — Ты уснул, что ли?
— Тут так просто не объяснишь, Кать. Ты ведь этим делом прежде особо не интересовалась.
— Мало ли! Теперь вот интересуюсь. Ты меня заинтриговал.
— Я и сам заинтригован.
— Ой, Никита!
— Что — ой? Я ж говорю, тут надо начинать с самого-самого начала.
— Ну так начни!
Он взглянул на часы.
— Оперативка сейчас, я пошел.
Катя поднялась с сожалением: вот так всегда он, как лис, вывернется, когда информацию давать не хочет.
— Значит, ты теперь заинтересовалась? — спросил Колосов, закрывая кабинет. — Ладно. Может, это и к лучшему. Смеяться не будешь?
— Я? Над кем?
— Надо мной.
— Никита!
— Ладно, — он улыбнулся. — Будет время — загляну. Начнем все сначала. В Каменск поедешь?
— Да, завтра.
— Удачи.
Глава 10
О ВИШНЕВЫХ САДАХ, УЧИТЕЛЬНИЦАХ И БАЙКЕРАХ
На следующее утро в Каменск снарядились всей честной компанией — втиснулись в кравченковскую «семерку». Катя села сзади вместе с Чен Э и Павловым.
— Спасибо вам за дачу. Должник ваш, — поблагодарил он.
— Может, еще не понравится.
— Да нам все равно какая, лишь бы крыша над головой не слишком худая и дорогая да воздух свежий.
— В Братеевке воздух отличный.
— Место известное, старые дачи, довоенные еще. Думаю, Тимур и его команда, а также их враг Квакин обитали именно в таком дачном раю. А я вот на подмосковной даче последний раз был в восемьдесят втором, перед самым Афганистаном. Тетка нас с мамой тогда пустила на постой. У нее дом в Раздорах.
— Вы в Афганистане служили? — спросила Катя и с невольным уважением взглянула на Павлова.
— Было такое.
— Дела давно минувших дней, — Мещерский крутанулся на переднем сиденье. — Ты где «духов» бил, под Кандагаром?
— Кто кого бил… М-да… И там я был, и на Гильменде на переправе… Чистые воды потока Гильменде с отрогов Гиндукуша. И в Пандшерском ущелье. В общем, Запад есть Запад, Восток есть Восток, им не сойтись никогда.
— Самые стремные места, говорят, были, — важно изрек Кравченко и прибавил газу: «семерка» заняла третий ряд и пошла на обгон по Новому шоссе. — Гиндукуш — самая-самая «травка». Отборная — караванные ; тропы, Синдбад-мореход, Али-Баба — все, что тебе угод— ; но. Перевалочные базы — опий из Китая, героин и терьяк из Пакистана.
— Я вот с этим героином с ума сойду скоро, — пожаловался Мещерский. — Следователь Седова — очень милая дама, старовата только для меня, увы, так она попросила еще и на очных ставках попереводить и, может, в будущем на предъявлении обвинения. Согласился я — как женщине прекословить? Только этот героин… В печенках он у меня, Кать, у тебя энциклопедия была по ядам и наркотикам, так напомни мне, пожалуйста, взять ее у тебя. Мне надо уяснить для себя действие сильного наркотика на человеческую психику.
— Хорошо, только зачем тебе это надо? — спросила. Катя, она обняла китайчонка и показывала ему в окно машины белый пароход, плывущий неведомо куда по Московскому водоканалу, мимо которого они проезжали.
— Интересно стало.
— Вы чем-то опечалены, Катюша? — спросил Павлов тихо. — У вас в Каменске дела служебные?
Она тяжко вздохнула.
— Там мальчика убили. Зверски. Я репортаж пишу о том, как идут розыск и следствие.
— Маленький мальчик?
— Десять лет. Стасик Кораблин.
— Не нашли убийцу еще?
— Нет.
— Сволочь он, — Павлов посмотрел на Чен Э. — Я б на месте отца ребенка эту тварь своими прикончил бы руками. И ни один суд у меня б его не отобрал.