— Так же, как разобрались со Стасом Калягиным и его женой?
Первый нахмурился, Семенов шагнул вперед и положил руку за полу куртки.
Яковлев не пошевелился. Спокойно и уверенно он сказал:
— Это просто клевета.
Я не имею к этому никакого отношения. Я знаю, как вы объясняете эти происшествия, но на самом деле смерти Калягина, Леонова и Кожухова — вовсе не моих рук дело. И я понятия не имел, что Олег Петрович составляет такие документы, пока вы не сказали об этом моим людям.
— А как насчет Юры Леонова?
Тут Яковлев помедлил, пожевал губами, но тем не менее произнес:
— Самоубийство, — и добавил уже более решительно. — Давайте сюда ваши коробки.
Семенов резко выдернул из-под полы куртки пистолет. Я вскинул свой и предупредил:
— Не надо обострять обстановку!
— Коробки, — повторил Яковлев.
— Держите. — Я бросил их на землю к ногам Николая Николаевича. Это было невежливо, но мне надоело быть вежливым. Первый быстро нагнулся и взял картриджи в руки.
— Вот так, — удовлетворенно произнес Яковлев. — Все можно решить миром…
— И если мне не дадут миром отсюда уйти, я кое-кому разнесу башку! — внезапно завопил Булгарин. Левой рукой он прижимал к телу чемодан, а вот в правой у него теперь был зажат девятимиллиметровый «вальтер». Откуда он его вытащил — черт знает. Но он вытащил этот «вальтер» и теперь целился в Николая Николаевича, однако при этом то и дело зверски косился на меня, тем самым намекая, что Яковлев не единственный человек здесь, кому Олег Петрович с удовольствием разнес бы башку. Далеко не единственный.
На Николая Николаевича произошедшее не произвело особого впечатления.
Он так и стоял — неподвижно, заложив руки за спину и чуть укоризненно глядя на Булгарина, который в это время целился ему в грудь. Я же обратил внимание на то, что Семенов развернул пистолет от меня на Булгарина. Это не могло не радовать.
— Олег Петрович, — как бы между прочим поинтересовался Яковлев. — А что это у вас в чемодане, который вы так страстно прижимаете к своему телу?
Может, еще три тома воспоминаний, с которыми вы решили рвануть за границу?
— Там сто пятьдесят тысяч долларов и пять пар белья, — ответил я, прежде чем Булгарин открыл рот. Судя по тому, как дернулся Олег Петрович после произнесения этой фразы, я переместился в списке кандидатов на тот свет на второе место. После Николая Николаевича.
— Пусть вас не беспокоят мои деньги! — ехидно выкрикнул Булгарин, медленно отступая к проходу, через который мы вошли внутрь цирка.
— Деньги меня всегда беспокоят. Особенно чужие, — сказал кто-то, и Булгарин внезапно прекратил свое отступление к спасательному выходу, замер и стал плавно опускать пистолет.
— Так-то оно лучше, — произнес мистер Горский, подталкивая Булгарина вперед. Я не видел, что именно Горский упер в спину Олегу Петровичу, но, учитывая габариты абрамовского телохранителя, это, по-видимому, было нечто основательное.
— Становится людно, — заметил Яковлев, всматриваясь в сумрак, откуда вышел Горский. — Больше там никого нет? А то выходите уж все сразу…
— Ты один? — спросил я Горского.
— По-моему, меня и одного тут будет достаточно, — самодовольно заявил Горский.
— Это ваша охрана, Константин Сергеевич? — уточнил Яковлев.
— В каком-то смысле, — ответили. К этому моменту Николай Николаевич был единственным из нас семерых, кто не извлек на свет Божий оружие. Семенов уже давно красовался с пистолетом, первый и второй энергично повытаскивали стволы, когда узрели выдвигающуюся из мрака могучую фигуру Горского.
Булгарин неуклюже вывернул шею, заглянул в лицо человека, который упер ему в спину ствол, и неуверенно проговорил:
— Кажется, я вас где-то уже видел.
— Хорошая память! — оценил Горский. — Я тебе потом скажу, где мы встречались. Если не забуду. Кстати, — он сказал это так, что слышали только я и Булгарин. — Я взял в оборот того типа со сломанным носом, про которого ты мне сказал. Пришлось его помакать головой в унитаз, но результат — чистосердечное искреннее признание. Оказывается, — Горский заговорил еще тише, — этот вот деятель, — последовал толчок в спину Булгарина, — велел ему проследить, где ты живешь, а потом тебя пришить. Чтобы ты не мог рассказать Валерию Анатольевичу о том, что товарищ Булгарин, удачливый торговец именами, умолчал о своих собственных подвигах… Да, родной? — последовал еще один мощный толчок, от которого Булгарин едва не упал, успев пробормотать: «Нет, это не правда!»
— Что у вас там за перешептывания?! — не выдержал Семенов. У парня явно чесались руки. Если держишь пистолет в руке больше двух минут, волей-неволей начинаешь палить из него. А тут такой повод.
— Стоп, — сказал Яковлев, который держал перед глазами картриджи; первый услужливо щелкал зажигалкой. — Это пустые картриджи. Здесь ничего нет.
— Может, у вас что-нибудь с очками? — невинно поинтересовался я. — Может, стоит посмотреть при более ярком освещении?
— Здесь ничего нет, — повторил Яковлев и кинул коробки на землю. — Что это значит, Константин Сергеевич?
— Это значит… — я пожал плечами. — Видимо, это значит, что сделка сорвалась. Да и вообще — какие там гарантии безопасности вы собирались мне предоставить, придя вчетвером, обвешанные оружием? Мне кажется, гарантия моей безопасности тут может быть только одна…
Яковлев раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся и повернулся в сторону одного из проходов.
— Это что такое? — настороженно спросил он. Горский вопросительно посмотрел на меня, Семенов вскинул руку с пистолетом, первый лихорадочно убрал зажигалку, а Булгарин напряженно ссутулился.
Усиливающийся шум перерос в совершенно ясный звук работающего автомобильного двигателя. Через несколько секунд из прохода выехал джип, резко затормозил, оттуда тяжело вывалился Гоша с автоматом наперевес и, не обращая внимания на стволы глядящих на него пистолетов, мрачно поинтересовался:
— А ну, который здесь Николай Николаевич? Мне достаточно было протянуть руку в нужном направлении.
Накануне вечером, пообщавшись с людьми Кожаного в «Золотой антилопе», я покинул это заведение в самый разгар начавшейся там гулянки по поводу возвращения Рафика и заодно в преддверии утренней разборки с Николаем Николаевичем. Судя по тому, в каком состоянии Гоша и компания прибыли в цирк, можно было предположить, что гуляли они основательно и всю ночь. И в результате дошли до такого настроения, когда на спиртное смотреть уже противно и появляется нечто вроде чувства вины перед самим собой, что время потрачено зря, а важная работа не сделана. После чего все резко прекращают пить и бегут делать работу, но так, как ее можно сделать после нескольких часов пьянства, курения разных растительных составов и приставаний к Милке.
То есть — сделать работу грубо и наспех.
— А ну, который здесь Николай Николаевич? — мрачно поинтересовался Гоша. Одновременно из других дверей джипа повыскакивали еще несколько вооруженных мужчин, в том числе Сыч и Рафик.
Может быть, вы объясните… — начал Николай Николаевич, но его слова были перебиты звуком передергиваемого затвора. Гоша разговаривать не собирался. Ему надо было поскорее положить всех, кого надо, и ехать отсыпаться. Яковлев понял, что вновь прибывшие не будут вести дискуссии, за секунду до того, как Гоша начал стрелять. Этого ему оказалось достаточно, чтобы резко упасть на землю, но слишком мало, чтобы остаться невредимым и завладеть инициативой. А Гоша стоял на месте, как каменное изваяние, и поливал от бедра все пространство перед собой.
Завораживающее зрелище. Я не смог порадоваться ему (в полной мере), потому что мистер Горский толкнул меня в плечо, и я тоже повалился на землю, чтобы потом перекатиться за здоровенный каменный блок. Отсюда можно было наслаждаться звуковой дорожкой происходящего, а вот подглядывать за Гошей и остальными я не стал. Я и так примерно представлял, чем это может закончиться. Автоматные очереди перемешались с пистолетным тявканьем, сочными звуками разбивающихся стекол джипа, боевыми криками, которые состояли по преимуществу из матерных слов.