— Смотреть на колонны и Лабиринтум можно один раз, два раза, — возразила Рокси, — но потом тебе наскучит. А стрелять обезьян, как ты выразился, можно бесконечно. Это же как охота... Как спорт! Ты ведь не жалеешь мяч, по которому футболисты бьют ногами?
— Мяч не разумен. У него нет чувств.
— А если я зашью в него такую фиговину, которая будет проигрывать ахи и охи при пинке? У мяча будут чувства?
— Нет, это ж тупо запись.
— Все псевдо-страдания неписей — тоже запись. Они запрогены смеяться или беситься.
— Люди тоже запрогены.
— Кем? Богом, что ли?
— ДНК своей! Мы сами — это код. И они — код, пусть чуть более простой. Как ты можешь не видеть сходство?
Ящерица помолчала.
— Мне надо это осмыслить. Я не могу так сразу.
— ...Пошли дальше, — сказал Макс с облегчением. Рокси была первой, кто обещал хотя бы подумать над его позицией.
Показались деревянные, криво сколоченные хибары. Над ними торчала вышка, столь хлипкая с виду, что её сваи, казалось, можно перебить и с пинка. Макс приметил длинный дом, дохлой змеёй опоясавший деревеньку с одного бока. Должно быть, склад и есть.
Действие Вуали кончилось в двух шагах от двери. Тут же она распахнулась, и оттуда вывалились люди-неписи вперемешку с обезьянами.
— Я здесь по поручению епископа Буше с Юджины, — Макс поднял руки. Рокси не торопилась выходить из инвиза. — Он вопрошает, почему этот город перестал ему отвечать.
— Потому что мы отправили всех игроков-связных рождаться заново, и они больше не связные, — ответил один из неписей, вскинув энергоружьё на плечо. Макс мысленно окрестил его шерифом — за старомодную шляпу с пришпиленным сбоку значком.
— Стой! — крикнул кто-то. Из приземистого домишка по соседству выбежал не кто иной, как Калик. — Этот — нормальный. Он хотел меня освободить.
— Как ты можешь жалеть хоть кого-то из них, после того, что они с тобой сделали? — спросил непись, державший Макса на прицеле. — Все игроки одинаковые.
— Этот игрок даже не убивал ни разу, — возразил Калик.
— И правда, — шериф опустил ружьё.
— И это он поведал мне все те вещи, которые я пересказал вам. Про «рождённых, чтобы быть убитыми», — напирал обезьян.
Шериф задумался.
— Значит так. Можешь вернуться к епископу и передать ему наше спасибо за пушки. Продавать игрокам, как он собирался, мы их, конечно, не будем.
С Рокси спала невидимая завеса, и неписи, как один, дёрнулись.
— Она со мной! — воскликнул Макс.
— Да что с вами не так, ребята? — беззлобно проронила ящерица. — Стреляют по вам игроки, да... А вы всегда можете дать отпор, если что.
— Ты знаешь, что с ним делали? — спросила тонкая, как тростинка, девушка, выглянувшая из-за спины шерифа. Она подбежала к Калику и ласково провела рукой ему по голове. Обезьян довольно зажмурился. Поведение настоящих людей они копируют, что ли?
— Что?
— Один мой знакомец типа захватил его в заложники и заставлял на себя работать, — пояснил Макс.
— Инвентарь что ли таскать?
— Нет, вести расчёты для дуэльных ставок. А потом он ошибся, и...
— Никаких ошибок не было, — перебил Калик. — Вероятность проигрыша есть всегда.
— И его жестоко избили! — девушка-непись заломила руки.
— Это была последняя капля, вы слышите? Последняя! — выпалил шериф.
— Попался вам один дебил, и да, таких дебилов много, но не все ж такие, — сказала Рокси. — В большинстве своём игроки адекватные, как я и Орфеус. Мы вас уважаем. А вы из-за крохотной прослойки придурков решили испортить жизнь всем игрокам разом.
Неписи переглянулись, а ящерица достала из кармана скрученный в трубку плакат. Когда она его развернула, все увидели, что на картинке изображён Лео на фоне своего корвета.
— Эх, брату подарок берегла, ну да ладно, закажу новый, — она протянула плакат шерифу. — Порви.
— Зачем?
— Порви, потом объясню.
Непись ровнёхонько, как ножницами разрезав, поделил плакат на две части.
— А теперь представь, что в вашей стране есть традиция, рвать плакаты. Но завтра этот плакат сам склеился, — Рокси пальцами соединила половинки портрета. — Да ещё и обрёл разум. И нарисованный человек начал винить тебя за то, что ты его когда-то порвал, называть садистом.
— Но это всего лишь рисунок, — возразил шериф.
— Вы для нас тоже были картинками, только трёхмерными. Если ты сам повредил картинку без зазрения совести, как ты можешь винить нас в том, что мы когда-то делали то же самое?