– Ничего, – успокоил его маркиз. – Я пережил и более жестокие шквалы.
Он поднял чашку, словно собираясь произнести тост. Его длинная, тонкая рука, усыпанная возрастными пятнами, покачивалась в свете свечей, как бы напоминая, что он вполне жив. Жан повторил его жест и сделал глоток. Кофе на этот раз оказался более крепким, маркиз умел его дозировать лучше него. Однако молодой человек начал привыкать ко вкусу напитка. Когда ему стало интересно узнать продолжение истории, начатой хозяином, он слегка подтолкнул рассказ:
– А каким было море во время вашей экспедиции на Ньюфаундленд? Как здесь?
Из полумрака раздался смех.
– О нет, мой юный воин. Погода была намного хуже.
Маркиз наклонился вперед, и на сей раз нижняя часть его лица оказалась в золотом ореоле пламени. Гримаса, исказившая губы, казалась откровеннее и напористее. Такова его манера улыбаться?
– Когда мы покидали Порт-Ройал, стояла хорошая погода. Мы с Мари, Клеманом и Габриэлем погрузились на шхуну под английским флагом, которая раз в месяц обеспечивала сообщение между континентом и островом. Другими пассажирами на борту были в основном ремесленники и члены их семей, фермеры и бродяги, отправлявшиеся к родственникам, собиравшимся обосноваться на Ньюфаундленде. С ними прибыло около тридцати солдат, разумеется «красных мундиров». Небо было белесым, но ясным, океан едва шумел, воздух, оживленный свежим дыханием, тянул нас на север. Я, правда, не помню, чем все это обернулось. Плохо следил за ходом событий. Клод Жандрон вручил мне перед отъездом мизерную сумму, и я успел потратить ее на бутылки превосходного бордо и плохого рома. Не успел Порт-Ройал скрыться на горизонте, как я нашел укромный уголок в каюте, где принялся методично напиваться. Лишь бы забыть, что я вообще направляюсь на Ньюфаундленд, а также потому, что в то время мне – такому, каким я был, – все труднее было обходиться без алкоголя.
Маркиз покрутил чашку в руках, позволяя грохоту океана за окном заполнить тишину. Продолжил же уже более медленным тоном, как будто воспоминания возвращались к нему издалека:
– Думаю… в какой-то момент, в разгар своего депрессивного состояния, я, вероятно, заметил, что корабль раскачивается сильнее, чем обычно. Крен швырнул меня о стену, как пушечное ядро, ускользнувшее от артиллеристов. Я почти уверен, что ненадолго пришел в сознание, когда вода хлынула на нижнюю палубу. Помню жидкий холод, рефлекс выживания. Я пытался выбраться из каюты, пока не утонул… Затем мой разум блуждал среди кошмаров, которые, вероятно, отражали хаос стихий вокруг нас. Должен предупредить вас: я не слишком надежный рассказчик. У меня мало воспоминаний о той ночи.
– Как же вы выбрались? – спросил Жан, свернувшись калачиком в меховой шкуре.
Маркиз допил кофе:
– Я проснулся.
В его глазах заплясал веселый огонек. Лейтенант потерял дар речи. Маркиз услужливо продолжал:
– Я проснулся окончательно, но не в уютной постели и гостеприимном доме. Нет, я могу вас уверить без тени лжи, что это было одно из худших моих пробуждений в жизни, а их я знавал немало. Я промок, замерз, мое тело было покрыто ушибами, а рот полон песка – песка пепельного цвета, принявшего меня там, на западном побережье Ньюфаундленда. Потому что я наконец-то оказался в Ньюфаундленде.
Пламя свечей, искаженное ветром, проникавшим под драпировку, создавало на стенах чудовищные тени, гигантские формы, напоминавшие молодому лейтенанту невероятных диких зверей из другого мира по ту сторону океана, с того острова, карта которого висела у маркиза на стене там, где обычно помещают портрет былой любви. В голосе Жюстиньена проявилось новое чувство, почти нежность, наверняка ностальгия:
– Это восхитительное место, знаете ли, Ньюфаундленд, где переплетаются легенды и мифы, прежде всего о беотуках, первых обитателях острова. И о микмаках, которые оттеснили тех вглубь лесов, потому что сами микмаки были изгнаны с континента англичанами. Теми, которых привезли из-за океана рыбаки, прибывшие из разных уголков Европы: баски, ирландцы, бретонцы… Я еще не верил в легенды, лейтенант, когда высадился или, вернее, был выброшен на берег пепельного цвета…
4
На зубах Жюстиньена застыл песок. Песчинки заскрипели, едва он пошевелил челюстью. Он лежал на сыром пляже, мягкий грунт которого проседал под его весом. Прибой лизал ботинки. Одежда, пропитанная морской водой, прилипла к коже, словно холодный панцирь. Все тело молодого человека представляло собой один большой синяк. Он с трудом открыл веки. Светло-серое небо ослепило его на несколько секунд. Казалось, небосвод шатко балансирует над насыщенно свинцовым побережьем и переменчиво-сизым океаном. Затем в поле зрения Жюстиньена появились две босые ноги. Юные стопы с прилипшим к коже песком, несколькими царапинами и уже толстой ороговевшей кожей. Габриэль? Нет, слишком худые ножки. Маленькая рука потянулась вниз, чтобы поднять ракушку. Жюстиньену показалось, что сквозь туман он сумел разглядеть овал лица и несколько светлых прядей. Де Салер закашлял. Девушка сомкнула руку на ракушке и убежала с криком: