Левая рука Ганрю уже соскальзывала с лезвия, но правой он удерживал меч там, где положено, доведя глубокий разрез до конца. Рубашку его, юбку-хакаму и кусок ткани, на которой лежал приготовленный меч-вакидзаси забрызгала и заливала темная, вязкая кровь. Он покачнулся, нечеловеческим усилием удерживаясь от того, чтобы упасть.
В воздухе, спокойном, прозрачном, двигались, перемещались пылинки. Едва видимые глазу частички, пушинки, кровавые точки, на фоне прекрасной солнечной лужайки, будто предназначенные для кисти художника или поэта.
Меч со свистом вспорол эту визжащую, непередаваемую красоту и широким диагональным ударом отсек Ганрю голову, у затылка, под вспученным черным хвостом. Темноволосая голова упала на ритуальную холщевину. Ганрю, до того державшийся прямо, размякшим кулем повалился вперед. Из-под воротника рубахи косодэ вырвалась пульсирующая струйка, заливая светлую ткань.
На несколько секунд после удара Такедзо застыл, вытянув руки, плавно переходящие в обращенное в землю лезвие. Лишь чуть повернулись стопы, и вес тела привычно переместился на выставленную вперед ногу. Прозрачный воздух, стыдливые девушки-деревья, выведенные кистью холмы на горизонте и красное вязкое озеро разливающееся внизу.
Как же обжигающе мрачно смотрит с небес солнцеликая Аматерасу.
Словно помогая ему пережить увиденное в голову снова полезли мифические истории сотворения японской земли. Каким он был, мистический остров Оногородзима, на котором боги творения Идзанаги и Идзанами создавали первых божеств-ками? Может быть таким же прекрасным как остров Фуна, с сочной травой и деревьями. И так же как капли с их драгоценного копья падали в морскую пучину, рождая земную твердь, летели сейчас в зеленую траву капли крови с длинного меча Ганрю «Сушильный шест».
Неужели он сделал это, помог Ганрю убить себя? Еще вчера это казалось нелепой шуткой, глупостью. Окровавленный «Сушильный шест» выпал из его рук, пальцы дрожали.
В глаза бросились тщательно подвязанные штанины юбки-хакамы над щиколотками Ганрю. Такие же завязки были на свободных рукавах его куртки, чтобы не цеплялись за меч во время поединка. Он всегда прилежно относился к одежде и этикету.
Такедзо упал на колени, и беззвучно зарыдал, прижимаясь головой к складчатому кулю из куртки кимоно Ганрю.
Эмоциональная вспышка вытолкнула, выбросила Дэна из сна резким рывком. Он открыл глаза и шумно втянул в себя воздух.
Тереза Коуэлл сидела перед ним на бежевом кресле в мягком полукружье, образуемым спинкой и подлокотниками. Лицо ее выражало вежливую заинтересованность.
Едва он открыл глаза, Тереза протянула приготовленный стакан воды.
Не было долгого прихода в себя, вообще никакого продолжительного, беспомощного состояния. Только щемящее воспоминание, ощущение пустоты, потери, пронизывающего, разрывающего горя. Но на этот раз Дэн знал их причину, запомнил мельчайшие подробности: сплетение ткани на рукавах кимоно, шелковую перевязь на рукояти длинного меча. И конечно Ганрю, рослого, крепкого, к которому испытывал чувства, сродни братским.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями, восстановить картину, выстроить историю, перед тем, как рассказать все доктору Коуэлл. Слова мешались, он с трудом сортировал, разбирал невесть откуда возникший в его голове ворох информации, подробностей, о которых во сне и не думал. Дэн запечатлел и желал описать даже воздух, замеревший, словно в замедленной съемке с движущимися точками, склоненные над водой деревца, берег за полосой воды с вздыбленными холмами и горсткой домов. И еще путанные обрывки то ли молитв, то ли легенд.
Внимательно его выслушав, доктор Коуэлл в свою очередь подробно изложила, как вел себя Дэн под гипнозом. В забытьи он пробыл всего несколько минут; неохотно начал отвечать на вопросы, но потом вдруг словно провалился в глубокий сон и только бормотал что-то невнятное. Не было ни конвульсий, ни напряжения или учащенного сердцебиения, точно где-то в глубине подсознания приоткрылась дверца и впустила мечущееся сознание Дэна. На обращения он не реагировал и Тереза решила дать ему несколько минут сна, перед тем как вывести из транса. Время Дэну не потребовалось, он проснулся сам.
Дневниковые записи оказались ключом. Дэн не смущаясь похвалил Терезу за правильную догадку. Он не сомневался: за ночными кошмарами стояли такие же видения и образы, что с невиданной четкостью проступили сегодня в его сознании. Дэн не знал, откуда взялась такая уверенность. На ней настаивало внутреннее чутье, сходное послевкусие и ощущения при пробуждении.