Но вернемся к Себастьяну и его истории, а он между тем поднимался по лестнице на второй этаж. Каждый раз по пути в библиотеку мальчик испытывал богатый букет чувств. Ему сложно было определить, что именно он тогда чувствовал, но прежде всего, Себастьян беспокоился о том, что мог допустить ошибки в домашней работе. (Себастьян среди прочего уже давно задавался вопросом, почему Эльза называет задания для самостоятельной работы, - домашней работой, если даже работа с учителем, то есть с ней, происходит у него в доме). Во вторую очередь, но не в меньшей степени, он боялся личности самой учительницы. При этом учительница и Эльза были для него двумя совершенно разными людьми, но образы учительницы и экономки у мальчика очень часто пересекались между собой, сливаясь в одну холодную и строгую женщину.
Когда Себастьян вошел, она уже ждала его, сидя за столом. Бесстрастное лицо Эльзы представлялось ему ликом сфинги - статуи, или точнее большой куклы (из-за подвижности сочленений), сочетающей в себе черты женщины и зверя и завезенной в Фэйр из Ултара. Сфинги регулярно выставлялись на обозрение в отделе истории столичного музея. Мальчик бывал там несколько раз, из всех экспонатов больше всего его пугали маски некоторых из племен Палингерии и как раз такие вот статуи. Что интересно эти же экспонаты были и его любыми, почему-то мальчика привлекали вещи, внушающие ему страх. И все-таки он предпочел бы быть сейчас где угодно, но только не на уроках в библиотеке.
Он входил уже с видом провинившегося, а по мере приближения к парте все больше гнулся под строгим взглядом учительницы. Вернее, это он так думал, что она смотрела, на самом же деле все могло быть и по-другому. Прежде чем сесть за парту, Себастьян приподнял столешницу и достал из открывшегося ящика учебник и тетрадку. Все учебники и тетрадки были разложены по ящику в порядке востребованности. Начинался день обычно с арифметики, заканчивался географией, историей и литературой. Промежуток времени с полдника и до начала вечера Себастьян проводил здесь же, в библиотеке, делая уроки. Тетрадки с выполненными заданиями он потом складывал в ящик, откуда к занятиям на следующий день их доставал.
Уроки по обязательным предметам входили в обязанности гувернантки, но за занятия музыкой и вышивкой с Белиндой Эльзе доплачивали отдельно. Такой подход в обучении был распространен сейчас повсеместно, то же занятие вышивкой, которое ранее считалось для благородных девиц делом обязательным, в новейшее время отходило на второй план. В новом времени им на выданье нужны были знания языка и культуры, ни в коем случае не политики, нужна была гибкость и умение подстраиваться под любимого (выгодного) человека; некоторыми ценителями почиталось также умение считать, но без излишеств и не то чтобы многими. Обладая всеми вышеперечисленным качествами, развитыми и доведенными до нужных кондиций, даже не наделенная красотой девушка среднего ума (главное, чтоб не выше среднего) могла рассчитывать на хорошее будущее, конечно, в пределах общественной нормы. Редко когда женщины занимали в обществе нетипичные роли, но и такое случалось. На таких - "выделяющихся" - смотрели косо, но уже одно наличие подобных случаев, говорило многое об изменениях, происходящих в социуме.
- Итак, на чем мы остановились? - спросила Эльза, когда мальчик наконец уселся и, немного поерзав на стуле, застыл.
Себастьян со вздохом ответил. Эльза выслушала, подошла.
- Открывай тетрадку! - скомандовала учительница; Себастьян вздохнул. Пока Эльза листала его тетрадку и делала пометки на страницах, Себастьян, ожидая вердикт, в своем обыкновении разглядывал учительницу.
Фигура гувернантки выглядела совсем мальчишеской, даже обтянутая строгим корсетом. Корсет считался ныне верхом женственности, его конструкция пропускала в грудь на вдохе не больше минимума воздуха, необходимого, чтобы жить. Этого минимума, к сожалению, очень часто было недостаточно для того, чтобы носитель корсета оставался в сознании. Неприятности, связанные с этим, постоянно происходили с самыми разными женщинами и даже внешне крепкие леди не были застрахованы от потери сознания в самое неподходящее время. Эльза же никогда не теряла сознания и никогда и ни при ком не показывала слабины. Она вообще, казалось, могла обходится без воздуха. Эльза была совершенством, представлялась идеальным выбором для воспитания детей. Но подходящий ли выбор идеал, если речь заходит о воспитании? Так ли важно растить ребенка в строгом соответствии со стандартом, как по гос. заказу? Ограничивать его детство строгими рамками, где шаг влево и шаг вправо карается ударом линейки? Вырастет ли из такого ребенка человек и что тогда считать человеком?
- Вот тут и тут ты допустил ошибку... - сухо констатировала Эльза; Себастьян весь сжался от этой ее реплики, - но в целом, конечно, лучше, чем в прошлый раз, так что пока обойдемся без взысканий (Эльза называла наказания, в том числе и телесные, взысканиями).
После этих слов она подошла к доске, стоящей рядом с учительским столом, взяла мел с полки, и принялась писать уравнения, мальчик выдохнул. Затем потянулись часы.
В тот день Себастьяну не хотелось учится. Математику учить - и вовсе никогда не хотелось, но даже любимые предметы в тот день казались ему скучными и неинтересными. (Для Себастьяна любимыми предметами были история и география, причем непременно диких земель, - земли цивилизованные его интересовали мало.) Больше всего мальчика занимали мысли о старике. (Веселый трубочист Джанго с его представлением вскоре позабылся). Кем был тот старик, зачем он делал то, что делал, и почему именно за этим фонарем у их дома он ухаживал? Размышление обо всем этом настолько поглотили мальчика, что он перестал слушать Эльзу и целиком погрузился в себя. Правую руку мальчик просунул в карман штанов, куда упрятал часы, подаренные отцом, еще до выхода на крыльцо. Часы он поглаживал, ему нравилась их приятная на ощупь, холодная поверхность. Вдруг он что-то почувствовал пальцами. Как будто на миг в руке его оказался не искусственный механизм, но живое сердце и это сердце сделало один удар. Себастьян сбился с мыслей и перестал дышать, мальчик во что бы то ни стало хотел теперь выяснить показалось ли ему, или это все было взаправду. Он не мог этого объяснить, но точно знал, что от истины в данном вопросе зависит для него лично очень многое. Себастьяну казалось, что вся его дальнейшая жизнь зависит сейчас от одного удара механизма часов. Удар раздался, но не тот, которого мальчик ждал.
Глупая птица, голубь, с разгона ударилась о стекло одного из северных окон библиотеки. Стекло выдержало столкновение, птица - нет: оставив след на стекле, тушка пернатой свалилась на задний двор. Мальчик вздрогнул и резко вытянул руку из кармана штанов, часы полетели на пол. Себастьян, воровато оглянувшись на учительницу, быстро поднял их. Он ожидал увидеть ее протянутую руку, но для Эльзы падение часов прошло незамеченным: гувернантка стояла у окна (не того, о которое разбилась птица, а того, что ближе к учительскому столу, крайнего северного) и смотрела вниз, во двор. Несколько секунд Себастьян пребывал в нерешительности, затем подошел к учительнице и тоже посмотрел вниз. На дворе было пусто, Мария давно мечтала разбить там сад, но все никак не могла собраться, постоянно откладывала, но не переставала говорить об этом. В таких случаях каждый член семейства Веберов, зная Марию, прекрасно понимал (как, впрочем, и она сама), что этим планам не суждено сбыться, но продолжал поддакивать, понимая также и то, что от отношения к нему Марии напрямую зависит его комфорт. Немного южнее центра заднего двора, ближе к дому лежала птица. Тело ее вяло подрагивало, а шея была свернута настолько сильно, что только для совы прошло бы даром. Крылья птицы иногда двигались, а лапки тщетно пытались сжать невидимую ветвь, перья были черны от сажи.