— Да уж верно! Из-за меня даже драка была.
— А кто дрался?
— Мишка Фако с Анталом Сабо.
— Вот безбожники…
— Обоих в полицию увели. До крови передрались.
— Пьяные небось были?
— Это все Антал Сабо. Напился и привязался к Фако из-за того, что Мишка прижал меня к себе, когда танцевали…
— Скажи-ка… — покачала головой бабушка.
— Правда, — рассмеялась Жужика. — Вот глупые!.. Дрались из-за меня…
— Так, внученька, испокон веков бывало. Мужики из-за нас всегда готовы друг другу в глотки вцепиться. В свое время из-за меня тоже Баньо Чикал с Янчи Надом схватился. Лет семьдесят с той поры минуло… А может, и больше… Бедняга Янчи. Над тогда даже зуб выплюнул. Тут, у ворот наших… Ох-ох-ох!
И, сидя на теплой лежанке, бабушка стала медленно, неторопливо рассказывать старую-престарую историю о том, как Баньо Чикал подрался из-за нее с Янчи Надом. Да, давненько это было…
В те времена большим праздником был на селе день летнего Ивана Купалы. На конец июня он приходился, а в канун праздника, в ночь под Ивана Купалу, загорались всегда яркие костры. После полудня парни собирались обычно на краю кладбища, где выгон начинался, выкапывали длинную, но неглубокую канаву. Наносили сухих сучьев. А ближе к вечеру, когда все было готово, приходили девушки. Все вместе веселой гурьбой с песнями шли в поле собирать цветы: полевую гвоздику, золототысячник, вьюнок с кладбищенской ограды. Парни выбирали себе девушек для танцев и прыжков через костер. Не со словами к ним обращались, а взглядами приглашали, цветами да песнями. Заведет, бывало, песню не сам парень, а приятель его и пропоет сначала имя друга, а потом и девушки. А у кого раньше зазноба была, тот цветы вместе с ней собирал.
Уже на поле, когда цветы рвали, видно было, что рассорятся Баньо Чикал с Янчи Надом. Оба возле нее увивались, возле Жужики, «бабушки» Жужики.
Баньо Чикал — дюжий, здоровый парень, любого в селе мог на лопатки уложить. Силу свою знал и расхаживал всегда гордо, спесиво, будто петух. Грудь выпятит, голову откинет, глядит на всех задиристо. У него и друзей-то настоящих не было, все только угождали ему да поддакивали, а он чванился, упивался лестью.
А Янчи Над, тот певун был. Ни один парень не умел так хорошо петь, как он. Стройный Янчи и в танцах первым был — и тут с ним никто сравниться не мог.
У Баньо Чикала зрачки были черные, колючие, а у Янчи глаза синие, улыбчатые, и никогда эти парни меж собой не дружили. Не знались даже. Баньо уважали в селе, льстили ему, а Янчи все любили.
И он первый пригласил Жужику танцевать, первый подошел к ней на посиделках. Баньо только недели за две до праздника заметил вдруг Жужику. Может, наскучила ему разгульная холостяцкая жизнь, захотелось пару себе подобрать. С Жужикой они соседи, ему легко было к ней подступиться. Янчи, тот на околице села жил с матерью-вдовой и двумя сестрами-малолетками, да и работы у него хватало.
Жужика и не подумала отваживать Баньо. Не такая это была девушка. Радовалась, что два кавалера у нее, с обоими любезничала.
Да, в то время глаза у Жужики, как звездочки, сверкали. Так и переливались цветами разными. То, глядишь, мягкие, карие, а повернет голову, тряхнет косами, и найдет солнечный лучик дорогу к ее глазам, замерцают они, зелеными станут, словно лист вьюнка, пронизанный полуденным солнцем.
А как лицо у нее менялось! То улыбчивое, с кокетливыми ямочками, то вдруг серьезно-грустное, и ямочки исчезают, разглаживаются. А походку как меняла! То идет, чуть покачиваясь, будто кошка, что в полдень лениво двор пересекает, то бедрами заиграет, заторопится, подпрыгивая, словно жеребенок, который вокруг матери скачет, то семенит, спотыкается нарочно, чтобы поддержал ее кто-нибудь. И голос ее по-разному звучал в ушах парней, когда она, глядя им прямо в глаза, краснея, «нет» говорила, и смеялась над ними, и язычок высовывала. Сколько жизни было тогда в Жужике! Так вся радостью и светилась!
Цветы она начала собирать вместе с Янчи Надом, но вскоре к ним Баньо Чикал приблизился. Янчи петь перестал, молча срывал золототысячник и отдавал Жужике. Казалось, горло у него пересохло и песня в нем застряла. Баньо сам ни одного цветка не сорвал, только ходил рядом как привязанный. И говорил мало. Иногда только обронит невзначай:
— Сегодня большой костер разложат, не всякий и перепрыгнет…
— Да что ты?
— Вот увидишь…
— Или о другом начнет:
— Прошлый год уложил я на лопатки Йошку Сигера, так он потом две недели кровать продавливал…
— Герой ты, да и только! — улыбнулась Жужика. — А вспомнил это к чему?