— Ты сам этого захотел, — сказал Янчи и ушел.
Так подрались Баньо Чикал с Янчи Надом. А на другое утро на поле снова толпился народ, парни и девушки пришли на околицу разряженные, вели с собой коров, украшенных лентами и букетами цветов, которые раскачивались у них на рогах. Пусть увидит Иван Купала, как его уважают, пусть одарит всех и всё благодатным своим теплом, приносящим изобилие.
А днем Жужика встретилась с Жигой, и он принес ей шоколад.
— Вот так-то, внученька, — закончила бабушка с глубоким вздохом. — В свое время и из-за меня парни дрались…
Хотелось Жужике поподробней расспросить бабушку, но неловко было. А девушку сейчас больше всего студенты интересовали. Какие они бывают, как ведут себя. На балу она ведь тоже драчунов только поддразнивала. Ни один из них сердца ее не затронул.
Но вчера вечером пригласил ее танцевать один юноша, которого раньше она в селе не видела. Сказал, что студент, учится в университете и приехал в село на несколько дней. А когда Мишку Фако с Анталом Сабо увел полицейский, светловолосый студент только с Жужикой и танцевал. Лицо его было гладко выбрито, большие белые зубы блестели, когда он смеялся, подбородок широкий, на крепкой шее яркий синий галстук. Все так и глазели на высокого, стройного, интересного парня. Звали его Ференцем Мюллером, и он уговорил Жужику встретиться сегодня днем в кондитерской.
Хорошо бы узнать у бабушки, как у нее тогда дела дальше пошли с Жигой этим… Но спросить она не осмеливалась. А вдруг все плохо сложилось?
Днем она отправилась в единственную в селе кондитерскую, открытую год назад. Юноша уже ждал ее и, как только Жужика села с ним рядом, заказал мороженое. Улыбнулся он очень ласково.
— Как вам спалось?
— Спасибо, хорошо.
— А что снилось?
— Ничего.
— А как там драчуны?
— Ничего не знаю о них.
— А я одного утром на улице встретил. Глядеть страшно: синий весь, опухший. В чем только человеческая глупость не проявляется — смех, да и только!
Некоторое время они ели мороженое и молчали.
— Чем вы у нас занимаетесь?
— Да так, ищу кое-что.
— Уж не клад ли?
— Нет, не клад. Обряд один старинный. Как вам сказать… Устраивали раньше прыжки через костер. К сожалению, пока я не смог найти какого-нибудь старого человека, который бы мне рассказал об этом обычае. А обряд был очень красивый. Он мне для университетского диплома нужен…
Жужика подумала, что бабушка могла бы ему помочь. Сказать ему? Но тогда он придет к ним… Нет, нельзя, чтобы он увидел, как они живут. А то он писать ей не станет, когда в Пешт вернется… Если не увидит, может, и напишет — на ней и сейчас модное нейлоновое пальто!.. Обязательно написать должен, вон как в глаза ей глядит… Мало ли в селе стариков, расскажут ему об этом старинном обряде, обойдется и без бабушки.
— Да, — вздохнул юноша. — Прыжки через костер… Придется, видно, другую тему выбрать… Жизнь давно тот костер перепрыгнула… Ну как, вкусное мороженое?
— Вкусное, — улыбнулась Жужика.
Солнце заглянуло в окна кондитерской, заиграло на встретившихся на скатерти руках — белой и смуглой…
Жужика, посасывая, ела мороженое, подхватывая его маленькой лопаточкой. «Хорошо бы он пообещал написать! — думала она. — Мы могли бы целый год переписываться. Как бы подруги мне завидовали! Я им только конверты показывала бы. И если он очень хорошо напишет… Наверное, он умеет хорошо писать».
Фери Мюллер смотрел на нее, немного по-отечески улыбаясь, и вспоминал свою пештскую невесту. Потом взял загорелую руку Жужики.
— У вас красивая рука, — сказал он.
— У меня? С чего ей быть красивой? Не от мотыги ли?
— А почему бы и нет? Труд облагораживает!
Девушке очень хотелось, чтобы он обратил внимание не на руку, а на ее модное нейлоновое пальто.
Они ели мороженое, и юноша улыбался. Все время улыбался…
Перевод Е. Тумаркиной.
Ференц Шанта
МНОГО НАС БЫЛО
Мы голодали уже третий месяц и две недели ели только по разу в день. Мамалыгу матушка мерила уже горстями. Одна горсть — каждому по два куска, и до следующего дня — ничего. Мы, четверо ребятишек, жались под большим одеялом. Так было теплее, да и под ногами старших мы не болтались. Отец уже не ходил на поденщину. Набегался он за нею вдосталь. Бедняков было много, хозяев мало — вот и не перепало ему. День-деньской просиживал он на маленькой плетеной корзинке у печки. Изредка подсаживался к нам и принимался рассказывать сказку. Невзначай он начинал, негаданно и замолкал, бормоча при этом: «Потом дорасскажу, завтра». С тем и возвращался к своим думам. До конца сроду не рассказывал. Мы и не жалели. Он то и дело надолго замолкал, да так, что лучше б и не начинал вовсе.