— Ступай в дом, скажи матушке, чтоб берегла она тебя, потому что меня ты больше не увидишь.
Не глядя на меня, он быстро выпрямился, будто позвал его кто-то. Пока я очухался, его было уже еле видно в поднявшемся вихре снега, а потом он и вовсе скрылся за деревьями — у нас там уже лес начинался.
А отец все стоял там, где был, и все так же разглядывал небо. В дом отослал меня одного.
Младшие уже спали, матушки в горнице не было. Я уселся на дедушкино место. Как только вошел отец, я, больше не в силах сдерживаться, спросил у него, когда вернется дедушка.
— Когда вырастут рога! — сказал он и сильно, видать, осерчал. Принялся взад-вперед ходить, как медведь на цепи, когда ему палкой грозят. То за то, то за другое хватался, тут же бросал, пока не бухнулся на свою корзину. Сел и уставился на огонь в печке. Когда матушка принесла дров, начал подкладывать. Совал, совал. Такой огонь развел, какого я еще в печке и не видывал. Пламя рвалось кверху, выбивалось сквозь дверцу и так стреляло языками, словно боженька стрелами своими разил. Как в адском коловороте, крутились, прыгали искры. И трещал, гудел кострище. А он все сидел и с таким страшным лицом подкладывал плашки, что, знать, и жукнуть не впору было — а то вдарит.
Кто-то громко затоптался в сенях, матушка вышла и вернулась с Игнацем Чюрёшем, келеменовым дедом и кумом моего дедушки.
— Вечер добрый!
— Бог в помощь, — отозвался отец, но не шевельнулся, а только притворил печную дверцу. Матушка вытерла стул, и дед Игнац, опираясь на клюку, уселся. С ним никто не заговаривал, хотя видно было, как сильно чешется у него язык. Он ерзал на месте, откашливался, моргал своими стариковскими глазами, и, потому как никто его не допытывал, сам подал голос:
— Ну, где ж твой отец?
Отец сидел отвернувшись.
— Сами видите, что нет его тут.
Дед Игнац вынул кисет с табаком, да так и не закурил, будто позабыл, зачем доставал. Повел кругом глазами. Посмотрел на нас, заглянул матушке в лицо, а потом на маленьком стуле увидел дедушкины обноски. Долго так поглядел на них и большой, сильно загнутой клюкой принялся ковырять свой кожаный чобот. Затем, не поднимая глаз, сказал:
— А он и вправду ушел…
Отец поднял голову:
— Куда? — и глянул деду Игнацу прямо в глаза.
— Да в Тухлянку, — ответил дед Игнац.
У меня так затрепетало сердце, будто задергали его. Так пересохло в горле, будто накачали в него воздуху. Таким жарким стало одеяло, словно раскаленное железо. Боже мой, Тухлянка! Кто дохнет ее воздухом, враз задохнется. Люди живыми не выходят оттуда. Ежели птица залетит, не подняться ей уж более, потому как издохнет. И дедушка мой тоже умрет. Только бы он остерегся, только б не было беды, и отец то же самое сказывал ему на проводах. Но он не вернется. Он ведь как раз туда пошел; и отец того хотел, и матушка позволила. Уж не они ли сами его послали?! Сохрани, боженька, моего дедушку! И за ним они не идут, не хотят идти, и я не могу. С месяц назад кто-то рассказывал, что, мол, так обычаем заведено. Только не знал я, что это так делают, так приготовляют. И как раз мой дедушка. Господи, боженька мой, где-то он сейчас? Уж, верно, за Узонку ушел. И за сосновый буерак, верно, тоже. Волков там много водится, беды бы не случилось, не напали б они на него. И потекли у меня слезы от странных, недобрых предчувствий. Но плакал я только украдкой, чтобы, упаси бог, отец не заметил.
А он воззрился на деда Игнаца.
— А вы откуда знаете?
— Арон сказывал, сын мой. Говорят, что ты намедни за палинкой в кабак ходил. И курицу у тебя видали.
— И то правда, — ответил отец и снова одеревенел пуще прежнего. И печную дверцу отворил вдобавок, чтоб огонь было видать.
— Давно ушел-то?
Отец больше по говорил. Даже не замечал Игнаца Чюрёша. Едва слышным голосом ответила матушка:
— С четверть часа будет.
Дед Игнац кивнул, встал и пошел. У открытых дверей поворотился, глянул на нас и спросил у матушки:
— Их-то почеломкал?
— Нет, никого, — ответила она и принялась тереть глаза фартуком.
Матушка как вернулась, сразу села за свое шитье. Отца снова стала забирать нелегкая, еще пуще принялся он разжигать огонь. Я боялся слово вымолвить, молчал, как воды в рот набрав. Так и заснул весь в слезах.
Утром отец меня разбудил. У него был такой вид, словно и не ложился он вовсе.
— Собирайся! Пойдем в лес за дровами.