Большие перемены захватывают и жанр рассказа. Наряду с существованием традиционных форм рассказа все заметнее становятся попытки преобразовать этот жанр. Как и в романе, весомость моральных проблем, животрепещущая острота самого процесса формирования человеческого характера и богатство жизненного материала приводят в новелле к поискам новой формы, которая равно вместила бы констатацию факта и предчувствие неизведанного, точное знание и беспокойство поиска. Вот почему так часто автор новеллы разрывает плавное повествование, а стройная композиция все чаще сменяется угловатыми плоскостями, наплывами, смутно намеченными линиями параболы. Йожеф Лендьел сообщил своей новелле кинематографичность, сцены ее мелькают подобно кадрам кино, и в то же время обилием неожиданных эпических поворотов она напоминает балладу; рассказы Ивана Манди мозаичны, и эта умышленная разноликость составных частей позволяет ему приглушить лирику, усилить до горечи авторскую иронию; Миклош Месёй намеренно вводит ирреальные, гротескные элементы для расширения вполне реальных границ рассказа.
Для утверждения новых форм новеллы, пожалуй, максимум сделан Иштваном Эркенем. Из своих «одноминутных новелл» он «удалил» традиционную информацию априори, исходя из того, что читателю известны фон действия, его историческая подоплека и сопутствующие человеческие взаимосвязи: сами описания — как социальные, так и психологические характеристики — автор обходит, и даже эмоциональные эффекты им намечены как бы между прочим.
Но в какую бы форму ни облекал свои произведения писатель, в центре его внимания история нашего времени с момента окончания второй мировой войны. И в рассказах, как и в лирике этого периода, открываются нам человеческие судьбы — в победах и поражениях, в реальных фактах и мечтах. Человек, говорят прозаики и поэты, в силах завершить борьбу Адама с враждебными ему стихиями и может отстоять свою любовь.
Говоря о поисках новых путей и экспериментах в области обновления венгерского рассказа, мы, естественно, в рамках короткого предисловия смогли упомянуть лишь о некоторых из этих попыток. Но даже если бы мы имели возможность рассказать обо всех новооткрытых тропах в жанре рассказа, это все равно не дало бы полного представления о венгерской прозе в целом. Сколь ни красочен, сколь ни разнохарактерен венгерский рассказ, значение его в настоящее время не так велико, как в нашей литературе предыдущего периода, венгерская проза наших дней для наиболее полного своего выражения избрала повесть, насыщенную драматическими коллизиями, с философским, обобщенным письмом.
Из наших крупнейших прозаиков многие еще смолоду распрощались с жанром рассказа. Ласло Немет, один из ведущих наших писателей, на самый серьезный вопрос Льва Толстого: «Как жить?» — отвечал в интеллектуальных романах и эссе. Поэт Дюла Ийеш, который, подобно многим своим предшественникам-поэтам, должен быть назван также крупнейшим стилистом венгерской прозы, в жанре рассказа пробовал себя лишь от случая к случаю. Йожеф Дарваш тоже писал рассказы только в юные годы и рассматривал подобный вид творчества как отдых; роман и эссе были для него главенствующими формами повествования. В прослеженном нами процессе существует определенная закономерность. Писатели, чей творческий путь начинался в период между мировыми войнами, нередко в силу исторической необходимости вынуждены были переступать за черту эпики, и потому их внимание обращалось к очерку или эссе. Дополняя труды ученых, экономистов, писатели реконструировали картину подлинного социального положения различных слоев общества и служили своего рода рецепторами для всеевропейской аудитории. Крупнейшие прозаические произведения Дюлы Ийеша — «Народ пушты», «Россия», биография Петефи — это публицистика. Наиболее значительная часть творчества Ласло Немета с точки зрения истории венгерской литературы — это его статьи и эссе. Таким образом, рассказ как таковой урезан в своих владениях. Факты часто облекались и в социографические зарисовки, воспоминания — в мемуарные эскизы, а сама склонность к художественному творчеству, как верно подметил Ласло Немет, трансформировалась в потребность создавать монументальные исследования.
Настоящая антология не претендует на исчерпывающую полноту, она является лишь обзором новейшего венгерского рассказа; и — одновременно — достоверной повестью о человеке, о созидательной жизни венгерского народа, дружественного всем другим народам.