– Этим там, в рубке… Надо отойти! Если щас рванёт - и нас накроет…
– Ну вот, ещё один наш взлетел…
Маленький «Эйкхтекхеайим» шёл на очередной разгон, пыряя носовой пикой борта огромного вражеского - было похоже на яростно жалящее насекомое, увы, у бывшего катера береговой охраны других возможностей против такого противника мало - когда его накрыл шквал огня. Увы для спасаемого корабля, взрывной волной сито от почти безвредного тарана разворотило до приличной дырищи. С бортов как горох посыпалось в воду офицерство - кажется, матросы экстренно захотели жить и настаивали на сдаче подошедшему «Шетшамкхештш», а начальство было против такой позорной капитуляции, надеясь на помощь защитившего их корабля, только вот у него сейчас была другая проблема - зашедшая с тыла «Сюзанна Лученко»…
– Какой счёт сейчас? - спросил Тшанар, оттаскивающий раненого Гарриетта к трюмам, где его могла принять и разместить Далва.
– 6:7, и ведём, в кои веки, мы… Вели. - Нефануэрмо приложил ладонь ко лбу в поминально-молитвенном жесте. Волна брызг и пара оседала на его волосах и одежде тонкой наледью. Тшанар проводил взглядом опадающий водяной столб.
– Это… был «Махатма»?
– Да. Ромм, этот храбрый до безрассудства человек, и ваш товарищ-бракири уже с Наисветлейшим. Может быть, и всем нам предстоит последовать за ними. Но мы должны теперь прорываться к берегу со всем возможным упорством и ожесточением…
– «Фа»… Обещаю, я не расстанусь с ней. Добровольно уж точно.
Андрес придирчиво ощупал крепление манжеты, выведенную на запястье панель управления и, видимо, остался доволен.
– Матери как объяснишь такое специфическое украшение?
– Ай, я и до всего этого пай-девочкой не была, переживёт как-нибудь. Если, конечно, я это всё переживу… Глупо, вообще, даже в шутку рассуждать сейчас, что будет, когда это всё закончится. Это другая жизнь, другая реальность совершенно. С шампунями, косметикой, людьми, которые могут болтать часа два и потом непонятно - что они сказали-то, в сухом остатке? Я от всего этого отвыкла совершенно. Ну, про шампуни и косметику не буду лучше, хотя у тебя на голове, смотрю, не такой апокалипсис, как у меня. Неужели у Гелена в загашниках что-то нашлось? По виду и не подумаешь…
Андрес сел на скамью, некоторое время задумчиво сплетал и расплетал пальцы.
– Вообще хороший вопрос, чтоб подумать, хоть сейчас, хоть в какую другую минуту. Кажется, что лучше отложить его на потом, но в этом «потом» будет… хорошо знаю, что. Я пять лет пытался с этой депрессией справиться, потом думал, что справился. На самом деле только теперь понимаю, что готов жить дальше. Кого-то война отпускает легко, потому что они ей и не принадлежали, жестокая необходимость, не иначе, кого-то - потруднее. И мне кажется, ты из второго типа.
– Андрес, людям этого типа нормальная жизнь всё равно тесна, в принципе. Тебе и мне хорошо в том, что эти войны в нашей жизни случились, на них можно всё спереть. А так бы просто идиотами называли. Я знаю, как ты на это смотришь, но я действительно не хочу думать, что потом. Я очень хочу увидеть маму, сестру, брата, правда. И я очень сожалею, что я не попала в этот новый мир, да и вы все из-за меня тоже. Но есть решения, которые надо принимать вот сейчас, ошибочны они или нет - но непринятие решения хуже. Так что сожалею я не о своих решениях, а о том, с чем они совпали. Я смогу оставить Бриму - смогла же Арнассию, хотя и там, и здесь я оставлю кусок себя. Но мне придётся расстаться с Аминтаниром, с Геленом… Вот об этом я не хочу думать. Что мне даст эта твоя обычная жизнь взамен их? Доброго, хорошего, скучного человека?
Бывший террорист покосился на неё с усмешкой.
– Даже не знаю, говорить ли тебе, что отношение Гелена к тебе - чисто отеческое? Уж не знаю, откуда такое отношение у мужика, у которого никогда не было детей, который и с женщиной-то близок не был… Да, зря я это сказал. Прав Гелен, я многовато языком треплю. Хотя мне и думалось одно время, что ты-то за два месяца могла его неплохо узнать… Но кажется, он такой человек, что говорит о чём угодно и о ком угодно, но о своей жизни - меньше всего. О Мэтью Гидеоне я за это время узнал как-то куда больше…
– Вообще-то, и моё отношение к нему… не такое, как ты тут себе придумал. А о таком отношении если уж говорить… я думала, конечно, но это слишком сложный пока что вопрос.
Андрес помолчал, рассеянно откорябывая ногтями пятна краски с тыльной стороны ладоней.
– Мы с тобой на самом деле очень похожи. Даже слишком, наверное. Нам обоим, как ты выразилась… тесно в рамках нормальной жизни. Мы оба незаконнорожденные дети.
– Только ты уже научился с этим жить, а я пока, извини, никак. Скажешь, просто у меня насчёт моего отца ещё могут быть какие-то иллюзии, в отличие от тебя…
– Мой отец - Хуан-Антонио Колменарес, и иного не было и не будет. Если загробная жизнь вообще существует, то он теперь явно в лучшем месте, в отличие от моего биологического отца. Я не знаю, что сказать тебе утешительного. Разве что - ты мне совершенно точно не сестра. Ну, может быть, твой отец был не очень хорошим учеником, можно же надеяться на это… А если нет - просто сумей преодолеть эту мысль. Я ведь сумел.
Постоянная ментальная концентрация давала о себе знать, и у телепата понемногу слабели ноги. Впившись пальцами в прутья борта, Андо сосредоточенно уничтожал оружие на ближайшем к ним крейсере, развернув канлодку противника прямо на него. Залп из всех орудий одновременно на какое-то время оглушил его, и в этот миг, когда корабль противника изнутри начали прошивать стремительные волны огня, реальность подёрнулась рябью, смазалась, словно размываемая водой акварель, и сквозь её полупрозрачную пелену проступило другое - чёрная сосущая пустота. Ещё с той поры, как они услышали, что Колодец Вечности крадёт время, он чувствовал это - как реальность, эта зыбкая драпировка, готова в любой момент разойтись по швам, явив то, что скрывается за нею - чёрное, беззвучное, безнадёжное ничто. Звуки исчезли, исчезла качка корабля, исчезли крики бреймеров, плавящееся на металле обшивки солнце, боль в плече от отдачи оружия. Все исчезло, опадая, как капли, в эту бездонную тьму. «Дэвид, Дэвид, Дэвид»… И это его грудную клетку сейчас ломали раскалённые обручи боли и отчаянья - что чувствует один, чувствует и другой. Эхо голосов - тихих, прорывающихся сквозь скованные мукой губы, стекало, как капли растворяемой реальности. Время утекало сквозь пальцы, и последняя капля только что упала… Боль пронзила все существо Андо, дрожащие колени все-таки подогнулись, и он упал на них, все еще мертвой хваткой вцепившись в борт.
– Отец… нет..
Время словно замерло, времени не существовало, и ничего не существовало, ни этого беснующегося хаоса воды, огня и металла, ни бессчётных километров холодного вакуума между двумя планетами. Только пульс Дэвида, стучащий в мозгу, боль Дэвида, струящаяся в теле, как огонь в нутре взрывающегося корабля, и он, не в силах распрямиться, пораженный, поверженный осознанием того, во что не хотел, не мог верить. Эхо боли - зеркальный коридор - разворачивалось внутри, и это немыслимо было осознать, и это невозможно было не признать. Кровь отхлынула от лица, онемевшие губы задрожали, а из глаз покатились слезы. Этого не могло произойти, не сейчас, еще немного, и он бы вернулся, он бы успел, он бы что-то сделал. Что-то… оружие, не способное созидать, оружие, не имеющее права желать большего. Дефектное, не способное на то, чего желает больше всего. Ни единого шага для того, что единственное стоило любой цены. «Просто живи, живи ради всех, кому ты дорог. Просто будь, будь солнцем, будь путеводной звездой». Да, что он мог? Он мог отправиться за этим шаттлом - ради него, не по его слову, по своему порыву, чтоб быть полезным там, в том, в чём возможно. Он мог выполнять долг - в каждом новом его виде, помощи ли терпящим бедствие, поиске ли пропавших. И он мог прорываться через весь строй препятствий здесь - к цели, которая лежит за бескрайним морем, к цели, которая лежит за бескрайним вакуумом. Это было правильным, это было нужным… и он это мог. Там, в том, что затмевало всё, само бытие - он не мог ничего. Андо сглотнул слезы вместе с горьким комом в горле, понимая, осознавая, что всё… кончено. Джон Шеридан ушёл. И поднятая взрывом ледяная волна рухнула, раздавив, разорвав его своим чудовищным давлением.