Кто-то окликнул его, и он вернулся в общую комнату. Женщина с длинными белыми волосами принесла чашки с чаем и сушёные фрукты, потом села возле Андо и осторожно, с благоговением гладила его по волосам.
– Кстати, в числе прочего мы привезли вам свежий чай из лепестков. Там голубая вишня, шиповник, есть смешанные чаи… На континенте сейчас весна… Жаль, что из всей весны мы можем привезти вам только чай…
– Ошибаетесь, вы привезли весну с собой. Мы видим её в ваших мыслях. Простите… может быть, вы против?
Дэвид помотал головой.
– Нисколько, смотрите, сколько хотите. Меньше всего я мог бы тут жадничать.
Двое детей, которые сидели там же - из тех, что выходили встречать вместе со взрослыми - с интересом разглядывали брошь, которой Винтари заколол шейный платок. Поймав их взгляд, он улыбнулся.
– Странно… Вообще эту вещь полагается носить так, чтоб все видели. А сегодня я совершенно автоматически просто застегнул ею платок, использовал за функционал, а не как украшение… И пожалуй, она впервые была действительно полезной. Она кажется тебе красивой, малыш?
– Она хранит много памяти.
– Ну, это верно. Мой отец преподнёс её как один из свадебных подарков моей матери, как в своё время его отец – его матери. То есть, это вообще мужская брошь, но дарится женихом невесте для будущего сына, как залог крепкого брака, продолжения рода и всё такое… Думается, конечно, если б мой дед не вручил её моей бабке – мало что это изменило бы…
Винтари осёкся. О чём он говорит при детях… Тьфу, о чём он думает при детях! Но не думать не мог. Как же страшно, когда безумцы оказываются правы… Сам он не видел свою бабку, сестру Турхана Виринью. В последние годы жизни она никого не принимала, кроме одной доверенной служанки, и для внука не сделала бы исключение тоже. Говорили, она была сумасшедшей, так что деду, осчастливленному браком с принцессой, по факту исключительно сочувствовали. Говорили, что она пыталась убить ребёнка в утробе, крича, что это чудовище, пыталась убить его младенцем, так что деду пришлось полностью доверить ребёнка заботам кормилиц, а жену поместить под строгий надзор врачей. Больше, понятное дело, он детей не завёл. И сам ушёл из жизни рано, оставив сына практически сиротой в семь лет… Мать ни разу не пожелала его увидеть и поднимала крик всякий раз, как слышала его имя. Тогда все ужасались этому, позже многие считали, что грешно винить принца в наследственном безумии, в последствиях действительно ужасного детства… Сейчас уже не каждый решился бы сказать, где причина, а где следствие. В роду Турхана было много провидиц, может быть, Виринья была одной из них? Кто может представить себе, что это такое – быть матерью Картажье?
– Не надо бояться, вы не такой. Ваша мать была не безумной, а просто холодной. Вы не взяли ни её холодности, ни безумия отца.
Винтари с удивлением посмотрел на детскую ручку на своём локте.
– Простите, мы не считаем, что читать мысли без спросу нехорошо, - пояснил мальчик, - бывает, человек долго думает о чём-то плохом и не говорит вслух, и никто, кроме тебя, не может это узнать, и никто, кроме тебя, не скажет слова утешения. Разве вы, увидев плачущего человека, не подошли бы утешить его, не дожидаясь, пока он сам вас позовёт?
- Ага, значит, у вас способности - с рождения…
– Ваша душа плачет, - продолжила девочка, - потому что вы постоянно, сами не всегда понимая, ждёте, что и в вас произрастут семена зла. Всё потому, что вы мало думаете о том, что такое душа. Вы думаете, что состоите только из плоти, доставшейся от родителей, и некого общего духа, доставшегося от рода. Но что бы ни несла в себе ваша кровь, она объединяет только тела, не души. Возможно, в другой жизни ваша душа принадлежала какому-нибудь благочестивому центаврианину, и решила воплотиться вновь, чтоб помочь погибающему, почти проклятому роду.
– Вроде бы мало вы общаетесь с минбарцами, а их взглядами заразились.
– Неужели те, кто вас любят, могут ошибаться?
Винтари не ответил. Он вдруг понял, интуитивно ощутил, что что-то изменилось вокруг, что-то происходит совсем рядом. Он повернул голову… Зажмурился. Открыл глаза, посмотрел снова. Нет, ему не привиделось. Андо, вроде бы совсем ненадолго выпавший из поля его зрения, невдалеке, у стены, полулежал в объятьях нескольких парней и девушек. И их объятья и поцелуи становились всё менее невинными – об этом яснее ясного свидетельствовало хотя бы то, что уже двое, включая самого Андо, были без рубашек. «Вот так сразу?… При всех?…» «У нас это нормально, - услышал он в голове голос кого-то из детей, - мы не скрываем чувства». «Но… не скрывать чувства, это всё понятно… Но это…»
Казалось бы, для центаврианина, присутствовавшего хотя бы на одной грандиозной попойке с красивыми танцовщицами, видевшего, как дворяне, в том числе давно обременённые браком, тискают девиц не только профессионально лёгкого поведения, но и, нередко, тех из дам, кого не слишком пугали пересуды вокруг их имён, ничто не должно быть странным… Центавриане чтили все удовольствия жизни, сексуальные связи скрывали лишь тогда, когда они могли стать компроматом, и даму, изменяющую мужу, осуждали лишь тогда, когда этой связью она вредила интересам супруга, а вот если содействовала – то всё было уже сложнее… Но сам Винтари не успел в достаточной мере углубиться в славные отечественные традиции – многих дам интересовали его привлекательная наружность и свежесть юности, но не все решались идти дальше кокетства с сыном проклятого императора. Выше второго уровня в этих любовных играх не заходило.
«Между нашим миром и внешним – граница из ледяных скал. Но внутри нашего мира границ нет».
«Ага, это я вижу».
К голосам детей присоединились и другие голоса.
«Это не то, что вы думаете. Не соитие для удовольствия тела. Это стремление выразить чувства. Отдать свою нежность, своё восхищение. Это полное объединение, полное погружение друг в друга. Вам сложно понять, ведь это недоступно нормалам».
«И… все телепаты испытывают это друг к другу?»
«Не все. Но мы – да. Мы – одна семья».
«И вы приняли в эту семью Андо?»
«Он всегда был частью нашей семьи».
Он оглянулся на Дэвида. Тот сидел весь красный, уткнувшись в чашку с чаем, явно желающий проплавить собой пол и улететь на нижний этаж, да вот термопокрывало мешало… Дамир сидел к назревающей оргии спиной и ещё не понимал, что происходит. «Создатель, но он же… Для него это… совершенно… - метались мысли Винтари, подразумевая, конечно, не Дамира, - что он увидел, что понял, прежде чем понял, что лучше не смотреть в ту сторону?» «Нам жаль, если мы смутили вас. Прошу, простите, что мы не могли сдержать нашего порыва, притяжение тел можно обуздать, притяжение душ сильнее всего, что нам известно».
Образы в голове Винтари против воли сменяли друг друга. Когда рядом с тобой пылает огонь, ты не можешь не обжечься его жаром. Костёр в его груди был сложен давно, и ждал только горящей лучины.
В конечном счёте прав ты был, старик Арвини… Не может центаврианин адаптировать себя к другой среде, не может рыба вырастить перья. Это природа, физиология – потребность в алкоголе, изысканных яствах, сексе, чёрт возьми! Сколько ни беги от этого – оно тебя настигнет.
«Семья… Семья они, видите ли…»
В его сознании было два понятия семьи. К мысли, что его родители занимались сексом, он относился до странности спокойно, хотя подробностей их недолгой интимной жизни, ясное дело, не знал. Но всё, что он слышал об отце, что слышал он, большей частью случайно, конечно, от него самого, ясно говорило о том, насколько он не чужд сладострастия. Всё, что он знал о матери, ясно говорило, что ей не могло не льстить внимание мужчин. Элаво рассказал, как однажды не вовремя зашёл в комнату своих родителей. Выскочил, конечно, сразу, но увиденное, пусть и со стыдом, ещё существующим у детей, потом вспоминал. Винтари был лишён самой возможности подобных впечатлений – отец не жил с семьёй, а у матери если и были любовники – он их не видел.
…Однажды он застал Шеридана и Деленн целующимися в коридоре. Кажется, они не заметили его, вроде бы, нет… он исчез за углом, из-за которого вырулил, с быстротой, которой позавидовали бы истребители передовых рас. Прижался спиной к стене, отдышался. Ощущение невольного преступления мешалось в нём со странным экстазом.