Он решил начать с неё, потому что пел её чаще других – это была первая, которой выучил его Винтари. История о храбром юном короле Лорене и его верном оруженосце. О том, как, оставшись почти без армии, лишь с сотней верных солдат, Лорен разбил врага при реке Тарани, и восторженные подданные на руках внесли его в столицу… О том, как коварный завистник, притворявшийся его другом, замыслил на него покушение, но был раскрыт верным оруженосцем. О том, как юная королева, подученная своими родственниками, пыталась оклеветать его, но король не поверил ей, разгневался и отослал её от себя, и до конца дней она не видела его лица… А верному оруженосцу было жаловано дворянское звание, он построил большой дом и женился на самой красивой девушке в столице…
Песня явно пришлась по сердцу слушателям.
– У тебя хороший вкус, девушка, ты знаешь, какие песни нужно петь в эти дни… Хотя не бывало на Центавре времени, когда благой пример из нашей славной истории был бы лишним. Спой же ещё!
Дэвид исполнил и ещё одну балладу – грустную и героическую историю о том, как армия отважного Элаво Силтуадзвари (что означало – «быстрый, как удар молнии») обороняли свой город от подступившей армии зонов, и все до единого полегли, но город не сдали… По легенде, подошедший со своей армией король Лорен, прогнавший зонов от города, поднял из кровавой грязи шейный платок Элаво и повязал себе на руку в знак, что преклоняется перед ним и желает, чтоб та же сила всегда верно направляла его руку, и сказал, что пример мужества князя Силтуадзвари всегда будет жить в сердцах жителей королевства.
Кто-то из ветеранов плакал, скупую слезу утирали работяги, женщины что-то назидательно шептали детям – должно быть, на тему воспитательной роли песни.
– Красавица, спой о любви! – крикнул молодой голос откуда-то с галёрки, - не бывает храброго воина, что не сражался бы за восхищённый взгляд красавицы, не бывает истинно благородного сердца, которого не тронула бы любовь!
Старики посмотрели в сторону крикнувшего недовольно, но не возразили – может быть, и меньше гражданского пафоса в историях о подвигах во имя любви к женщине, нежели в тех, что во имя любви к отечеству, но и эти подвиги достойны восхваления. Пусть, так и быть, третьей песней девушка споёт балладу о любви.
«Красавица… Солнце его, что ли, ослепило… Хорошо, надеюсь, это ему понравится…»
Песня была о рыцаре Нантани, добивавшемся руки и сердца красавицы Элинуры. Гордая Элинура назначила влюблённому двенадцать подвигов-испытаний, и все их он совершил с честью, но в последнем был тяжело ранен, послав возлюбленной весть, что умирает с её именем на устах. Потрясённая Элинура прокляла свою гордость и оставила дом, став подвижницей-лекаркой (в те времена, ввиду частых войн и эпидемий, такой институт не просто существовал, а был востребованным и необходимым).
По толпе прошло волнение – похоже, давно ожидаемый гость въезжает в город. В то же время по нервной системе Дэвида прошло другое волнение – Страж послал сигнал, что чувствует собрата. Важный центаврианин, что въезжает в город, тоже носит Стража.
Есть один неприятный фактор в этом дистанционном чувствовании – тот Страж тоже способен почувствовать близость соплеменника. Возможно, уже почувствовал. И каким бы ни было ограниченным их сознание – он задастся вопросом, кто же этот второй остраженный, кто оказался с ним в одном городе. И едва ли поймёт, обнаружив Стража у женщины, к тому же простой уличной певицы. Может и доложить куда следует… Плохо дело тогда…
Поэтому в то время, когда Дэвид сходил с помоста, решив, что трёх песен с него хватит, Страж соскочил с него и резво убежал между ногами горожан куда-то в боковой проулок, обещав найти его позже, а пока они справятся и своими силами.
Однако руки слушателей не отпускали Дэвида.
– Куда же ты, девушка! – седой морщинистый центаврианин со слезящимися глазами взял его за руку, - пой, тебя должен услышать наш гость! Нехорошо, если сокровище твоего пения мы укроем для себя, не поделившись с ним.
«Вот попали!» – прозвучал в голове голос Брюса.
Он пел. Пел и слышал, как трубят трубачи, требуя освободить дорогу генералу Кальдаро, слышал гул мотора приближающейся машины – разумеется, не древние времена, не на лошади ж ему ехать, но и наиболее удобного современного транспорта, метро или электропоездов в малых старинных городах вроде Рейма не было, да и наверное, это было б менее торжественно… Он думал о том, что приближающийся генерал – подчинён Стражу, воля этого бедняги порабощена злом, и неизвестно, для чего дракхи послали его сейчас сюда, о том, что почувствовал в сигнале от своего Стража – нечто вроде тревоги, если уж вообще подобные существа способны испытывать такое чувство. Тревоги за себя, за их успех… Страж не позволял себе прорастать в его нервную систему, хотя это было ново и непривычно для него – чтобы даже когда они разделены, другие Стражи и дракхи не могли почувствовать его следов в Дэвиде.
Машина въехала на площадь – и остановилась. Дверца открылась…
Генералу было, может быть, около пятидесяти, волосы его тронула седина. Он шёл сквозь расступающуюся толпу чуть усталой, едва ли только с дороги, походкой. Дэвид не мог ни видеть, ни чувствовать незримого соглядатая на его плече, но знал, что Брюс, по крайней мере, чувствует. Генерал подошёл к помосту, дослушал песню, сунул руку в кошелёк за дукатами… но остановился.
– Как тебя зовут, милое дитя?
Дэвид замер. Вот об этом-то они подумать не сообразили. Ну, в первом выходе никто не интересовался их именами…
– Дэ… Дэйва, мой господин.
– Я впечатлён твоим пением, Дэйва. Я хочу, чтоб ты спела ещё раз – для меня. В моих апартаментах, поле того, как я вернусь с важной встречи, для которой я здесь.
«Отказываться не принято… В сумасшедший дом заберут сразу, как минимум… Да и… что это, если не тот самый шанс? Подбираться ближе и не потребовалось – сам зовёт… Но… господи, почему на моём месте не кто-нибудь другой, а именно я?!»
Подошёл Брюс, это вселило каплю уверенности, хотя конечно, этой капли всё равно не хватало.
– Ты брат этой девушки? Я хочу пригласить её к себе на ужин и послушать её пение. Приведёшь её через два часа вот по этому адресу. После этого я дам тебе поручение – кое-что купить для меня. Сдачу сможешь оставить себе.
«Отлично… Ещё и Брюса отсылает…»
Пальцы центаврианина коснулись подбородка Дэвида.
– Твой талант будет щедро вознаграждён, девушка. Скажи мне, чего тебе хотелось бы отведать, и я распоряжусь доставить это к столу к твоему приходу.
Два часа – не так мало времени, чтоб морально подготовиться, но и не так много. Они шли путанными улочками старого города и вполголоса беседовали.
– Дэвид, сколько б вы ни убеждали меня… сколько б я сам не убеждал сам себя – это опасно…
– А разве для безопасности мы сюда летели? Если я хочу стать рейнджером, я должен уметь справиться. Позором бы было отступить теперь. Он ведь… ничего не заподозрил?
– Такого я в его мыслях не почувствовал. Глубже лезть было опасно – Страж мог это почувствовать. Но и более простые и естественные его намеренья не могут меня не пугать.
– Вы думаете…
– Нет, я не уверен. Всё же вы не соответствуете, уж извините, центаврианским стандартам привлекательности… Но если всё же…
– Мне ничего не грозит, - улыбнулся Дэвид, - я ведь не женщина.
– Я даже не совсем об этом. Вы ведь понимаете, если он обнаружит… Если раскроет вашу маскировку… Его придётся убить. Мы не можем позволить, чтоб он донёс о нас.
Тут, конечно, и Дэвиду стало мрачно…
Стража они обнаружили в одном из переулков. Присоединяться к Дэвиду он не стал, просто запомнил адрес и снова исчез.
Апартаменты, в которых остановился генерал, производили впечатление основательной, уверенной в себе роскоши уже на подходе. Само здание было построено многим позже, чем большинство богатых домов в городе, но выдержано в том же стиле – не то чтоб центавриане тряслись над сохранением архитектурного облика города, просто этот стиль в данной местности считался верхом совершенства, что ли. Ну, это можно было понять. Без вычурностей последующего центаврианского барокко, без нелепостей предыдущего, более грубого подобия земного романского стиля. Всё на своих местах, всё именно так, чтоб показать: здесь звучит наше имя, здесь имение наших предков, здесь мы хозяева. Брюс вполголоса ворчал, всё ещё недовольный тем, что ему придётся уйти…