Центаврианин, уже свободный от парадного мундира и сверкающий белоснежной рубашкой и золотым шитьём на жилете, проводил Дэвида в богато украшенную комнату, где уже был накрыт стол. Ноги утопали в мягком ковре, пахло горящими свечами и какими-то благовониями, сверкали спелыми боками фрукты в вазах… Центаврианин опустился на диван, устланный мягкими подушками, и сделал Дэвиду знак приблизиться.
– Сядь. Расскажи мне о себе. Я видел испуг в твоих глазах там, на площади… Ты боишься меня? Не надо. Я никогда не обижу такое милое создание. И если ты скажешь, кто обижал тебя прежде, я распоряжусь, чтоб их нашли и примерно наказали. Скажи, давно вы с братом зарабатываете на хлеб пением на улицах?
Дэвиду было очень непросто. Минбарец приучен с детства не лгать. А сейчас придётся что-то выдумывать… Но ничего не поделаешь, так нужно.
– С детства, мой господин.
– Вы рано осиротели? Намного брат старше тебя? Вы не очень похожи.
– Мы от разных матерей, мой господин.
– Ваш отец был в состоянии содержать две жены?
– Они были у него по очереди, мой господин. Мать моего брата умерла при родах. Прошло много лет, прежде чем отец женился вновь.
– Это прекрасно, что брат заботится о тебе… Но он должен был позаботиться о том, чтоб выдать тебя замуж.
– Мы бедны, мой господин. За меня нечего дать в приданое.
Центаврианин кивнул.
– По крайней мере, за этот вечер ты получишь щедрый подарок, который позволит тебе задуматься о замужестве. Наполни мой бокал, девушка. День ещё не кончился, но я устал и хочу вкусить того, что мне приятно.
Дэвид удалился в сторону домашнего бара. Видимо, всё же он ни о чём не подозревает… Если Страж и почувствовал присутствие другого Стража, то не успел понять, на ком он был. Видимо, в идее пригласить к себе уличную певицу он никакой угрозы не усмотрел, и позволил это…
Центаврианин залпом осушил бокал – должно быть, его мучила жажда, ведь обычно любимые напитки пьют, смакуя – и лицо его враз переменилось.
– Добрая девушка! Ты налила мне алкоголь?
– Бревари, мой господин… Я выбрала лучшее из тех, о которых знала. Я подумала, что это именно то, чего желает господин.
– Как мне тебя благодарить… Сам я не мог себе этого позволить. Я думал, что удовольствуюсь джалой или тинксом, но ты… ты, сама не зная, так помогла мне! Только от алкоголя он засыпает.
«Ещё бы он не засыпал».
– Кто, мой господин?
Центаврианин рванул ворот рубашки, словно ему не хватало воздуха.
– Не знаю, способна ли ты увидеть… Иногда, когда он спит, его можно увидеть, он больше не контролирует ни себя, ни меня. Сегодня на площади, девушка, ты пела о древних героях, о мужестве, доблести, славных победах и достойной кончине… Слёз не было на моих глазах, но они жгли мне сердце. Сейчас нашей родине угрожает враг куда более страшный, чем во все времена… А мы ничего не делаем. Не обороняемся, не проливаем свою кровь, не встаём нерушимым щитом между неприятелем и нашими землями. Небывалый позор случился в истории – центавриане рабы… И мы не сгораем со стыда, мы продолжаем жить с этим…
Он не сказал, сделал знак глазами – но Дэвид понял без слов, и наполнил его бокал снова.
– Конечно, и войны сейчас ведутся не так, как прежде… Враг не подходил к нашим границам с барабанами и стягами, с шумом многочисленной армии, как было это в прежние времена, не объявлял нам войны, не вострубил на весь мир… Он пришёл тайно. Скрытно. Прополз в щели, действовал хитростью, подлостью… С таким врагом сложнее бороться. Хотя он ли, он ли поразил наш народ страшнейшей чумой из всех – трусостью… Мы стали жалкими и самодовольными, мы забыли великий дух наших предков! Пой, девушка, может быть, ты сможешь пробудить этот дух, может, он не умер, а только спит… Но не знаю, не слишком ли будет поздно.
Дэвид решил, что в данной ситуации приличествует взять мужчину за руку и придвинуться ближе.
– Если ваша ничтожная раба что-то может сделать – только скажите.
– Ты чиста сердцем, Дэйва, в наши времена нечасто такое встретишь… Не знаю, можешь ли ты что-то сделать. Не знаю, может ли хоть кто-то что-то сделать теперь. Знаешь ли ты, зачем я здесь? Мой отец… мой отец, тоже генерал Кальдаро, герой Гораша и достойнейший в нашем роду… Он окончил свои дни, порабощённый таким же отвратительным созданием. По его приказу, по приказу тех, кто захватил Центавр, он разместил здесь, на заводе по переработке взрывчатых газов, бомбу… Её взрыв должен смести всё в округе, до самого Регола и до реки Тиши… Тогда они не собирались устраивать этого взрыва, и приставили к бомбе надёжную охрану, чтобы её случайно не обнаружили, чтобы она не взорвалась прежде времени. Сейчас это время настало. Я, его сын, унаследовавший его сан и его хозяев, прибыл сюда, чтобы снять эту охрану, чтобы подготовить всё к тому моменту… Когда они принесут Центавр в жертву их вечной священной войне. Наша смерть даст им необходимую силу, так они говорят.
– Это ужасно, мой господин. Почему же никто ничего не делает, почему никто не знает об этом гнусном заговоре?
– Потому что страх и подлость правят нынче на Центавре… Слушай, девушка. Я не верю, что Центавр можно спасти. Эта бомба не одна, их около пятидесяти, как я слышал… и половина из них – в глубоких шахтах, что достают почти до ядра… Те бомбы, что на поверхности, нужны были им для устрашения. Те, что глубоко – сотрут нашу планету с карты галактики. Я не могу даже верить в то, что, отключи мы эту бомбу, хотя бы этот город выжил бы… Я не стану её отключать. Эти люди были добры ко мне, и я хочу быстрой, лёгкой смерти для них. Растаять в огне – лучше, чем чувствовать, как под тобой раскалывается земля, как на тебя падают камни разрушающихся домов… Бери своего брата и кого ещё сможешь спасти, и бегите с Центавра. Я дам вам денег. В наших колониях, где ещё уцелеют центавриане, спой поучительные песни о том, что бывает, когда забываешь о чести и мужестве.
Дэвид обомлел. Поучить сразу столько информации… он и надеяться не смел. И ведь ничего, в общем-то, и не пришлось делать, он рассказывает сам…
– Но кто они, мой господин? Откуда они, за что они так с нами? Разве у нас нет армии, которая могла бы изгнать врага?
– Слуги тьмы, оставшиеся с великой войны… в той великой войне облечённые властью безумцы призвали тьму на нашу землю. Они думали, что смогут держать эту силу в своей руке, и грозить ею мирам. Но сила эта сжала нас в кулаке, и теперь – раздавит. Имя им – дракхи, и они не знают жалости. Армия… армия наша бессильна, пока во главе стоят такие, как я. Они позаботились о том, чтоб те, от кого много зависит в Империи, были им подконтрольны. Чтобы те, кто призваны беречь и защищать свой народ, своими руками помогли его уничтожить.
– Неужели ничего нельзя сделать, никак нельзя им противостоять?
– Его око никогда не смыкается, только если выпить много алкоголя… алкоголь усыпляет его, поэтому он запрещает мне пить. Они поняли, как много они могут упустить, если позволят нам пить… Если я протяну свою руку к стакану – он остановит эту руку. Ты думаешь, он позволит этой руке взять меч, чтобы поднять его на захватчиков? Всякой цивилизации, говорят, однажды предстоит умереть. Видно, пришло и наше время. Мне жаль, что мне пришлось жить в это время… Никакие раны, никакие потери не могут быть страшнее бессилия, страшнее осознания, что ты оружие в руках врага, разящее твоих родных и близких… Прошу, девушка, беги. Сохрани память о нас.
Он уснул. Отвыкший от алкоголя организм, видимо, сразили три бокала, которые раньше не много бы значили… Дэвид смотрел в спящее лицо, и во сне подёрнутое усталостью и скорбью. Сзади, неслышно ступая по мягкому ковру, подошёл Брюс.
– Пора. Через полчаса у меня сеанс связи с агентами Арвини, и будем вытаскивать бомбу… Ведь она здесь есть?
– Есть… Как жаль, что мы ничего не можем сделать для этого несчастного. Даже освободить его.
– Мы освободим Центавр – и этим поможем и ему, и всем подобным ему.