– Мною движет вовсе не профессиональный интерес. В Опере погиб мой сын Фред. У меня просто душевная потребность поговорить с людьми, которые тоже потеряли близких.
Женщина ответила не сразу.
– Я здесь случайно, – сказала она, – мне надо все разобрать в квартире моего отца. А вообще я живу во Франкфурте.
– Вы позволите мне приехать во Франкфурт?
– В этом нет необходимости. Через четыре дня я буду в Вене. Там живет моя сестра. Мы должны решить вопрос с наследством.
Она дала мне телефон сестры.
– Ваш отец был на балу один?
– Нет, со мной и моим мужем. Но мы ушли раньше.
Спустя пять дней мы встретились с Клаудией Рёлер в молочном кафе Городского парка. Она оказалась моей ровесницей и очень привлекательной. Лицо человека с мягким характером. Но на меня она смотрела недоверчиво. В глазах читался вопрос: «Что надо от меня этому типу?» Я рассказал ей о Фреде и о том, как до сих пор не могу примириться с мыслью о его смерти. Она стала слушать меня внимательнее. Мало-помалу ледок недоверия растаял. Она задавала все новые вопросы. Порой они смущали меня. Ей хотелось узнать, как зародилась во мне эта всепоглощающая отцовская любовь. Именно так – навязчивая. Я признался, что раньше почти не уделял внимания Фреду. Потом рассказал о разводе, И она вдруг спросила, не страдал ли Фред оттого, что я смотрел на него как на создание рук своих. Боже, подумал я, откуда она это знает? Домой я вернулся с чистой пленкой. На следующий день мы увиделись там же и в тот же час. Стояла прекрасная предвесенняя погода. Клаудиа Рёлер предложила прогуляться. Мы медленно двинулись вниз по набережной вдоль парапета и от моста возле отеля «Хилтон» дошли до так называемого Венского затвора – помпезно оформленного входа в туннель, через который река Венка течет в сторону Карлсплац. Потом повернули назад. Мой диктофон был прикреплен к верхнему кармашку пиджака. Иногда она останавливалась и брала меня за руку, чтобы показать, как останавливался посреди улицы ее отец. Мне хотелось думать, что это делалось не только для наглядности. На набережной были ниши с каменными скамьями. Мы присели, и она взяла у меня сигарету. Ведя свой рассказ, Клаудиа редко смотрела на меня. Кончиком туфли она механически передвигала лежавший на земле обломок ветки. Когда она заговорила о смерти отца, в ее глазах блеснули слезы. Лицо раскраснелось, но Клаудиа продолжала рассказ. В конце она призналась, что рада нашему разговору, это позволило ей излиться, и она чувствует облегчение. Я спросил:
– А откуда эта всепоглощающая любовь к отцу?
Она рассмеялась. Но ее лицо тут же приняло серьезное выражение. Она посмотрела на меня и тоже спросила:
– Мы еще увидимся?
Я дал ей свой номер телефона. Но она не пожелала дать мне свой, франкфуртский.
– Я мог бы его найти, – сказал я.
– Да, могли бы. Но не станете этого делать.
До сего дня я жду звонка от нее. Я несколько раз прослушивал пленку с записью ее рассказа. Меня глубоко тронуло то, как она говорила о своем отце. И тут впервые я подумал о том, что из этих записей и истории Фреда могу сделать книгу.
В подземном переходе на Карлсплац навстречу мне шли двое молодых полицейских. Того, что выше ростом, я узнал. Это был тот самый неуклюжий парень, которого я вставил в анонс перед трансляцией бала. Фред сделал мне два варианта, но посоветовал: «Возьми первый. Он позабавнее».
Когда мы уже разминулись, мне вдруг стало интересно: что думает обо всем случившемся полицейский? Каково ему пришлось в ту ночь? Я вернулся и заговорил с молодым человеком. О том, что работаю на ЕТВ, я намеренно умолчал. Я назвался английским журналистом и сказал, что пытаюсь понять, кто стоит за событиями той трагической ночи, когда в числе погибших оказался и мой сын.
– Ваш сын? – удивился он и, чуть помедлив, сказал: – Сочувствую.
Только одно это слово: «Сочувствую». Я не знал, как вести разговор дальше. Тут он полюбопытствовал, откуда я так хорошо знаю немецкий.
– Мой отец родился и вырос в Вене.
– Интересно, – заметил он. – Так сказать, визит на родину?
– Не совсем. Я вырос в Лондоне.
– Ах, в Лондоне. Это крупный город. Больше Вены?
– Да, намного.
– Стало быть, и проблем навалом. Наркота и прочее. У вас в Лондоне много наркоманов?
– Да, к сожалению. Больше, чем в Вене.
– Мне-то и здесь их хватает. Пройдитесь по переходу, сами увидите.
Он оглянулся в сторону спуска к метро линии 4, где несколько юнцов расположились прямо на полу. Его напарник не проронил ни слова. Он переминался с ноги на ногу и слушал наш разговор.
– Я хотел вас кое о чем спросить.
– Пожалуйста.
Он приветливо кивнул и повернул голову вполоборота, будто был туговат на ухо. Его профиль имел два резких выступа: длинный нос и выпиравшую верхнюю губу.
– Я бы охотно взял у вас интервью. Как вы пережили это катастрофическое событие? И что вы думаете об этом?
– Нет, избави Бог, этого я не могу.
– Не можете?
– У нас есть указания. Вам надо обратиться в пресс-центр Управления федеральной полиции. Но они вам наверняка подыщут кого-нибудь другого.
– Почему? Никакой закон не запрещает говорить с вами при условии, что вы сами не возражаете.
– Нет, так нельзя. Извините, нам сейчас надо на задание. Я не могу тратить время на разговоры. Но завтра я свободен. Вы позвоните, и я вам обстоятельно объясню, почему не могу давать никаких интервью.
Он назвал свое имя – Фриц Амон. И оставил номер телефона. Полицейские пошли своей дорогой. Мне казалось, что удалялись они поспешнее, чем двигались мне навстречу. Второй полицейский так ничего и не сказал.
Вечером я размышлял о том, как лучше разговорить этого парня. У моего знакомого был дом в Брайтоне, который он иногда сдавал. Я мог бы предложить полицейскому с женой, если, конечно, у него есть таковая, провести отпуск на взморье. Но на следующий день выяснилось, что я зря ломал голову.
Фриц Амон сообщил мне в телефонном разговоре:
– Ясное дело, я вас проинформирую. Только напарник об этом знать не должен. Он у нас новенький. И я пока не знаю, можно ли на него положиться. Может, зайдете ко мне?
Договорились, что к обеду я навещу Амона в его квартире. Он жил на Реннбанвег, по ту сторону Дуная, в огромном комплексе государственной застройки, подъезд 16. Из предосторожности я захватил с собой старую визитную карточку с шапкой Би-би-си. Он либо ждал меня за входной дверью, либо наблюдал за моим приближением из окна, поскольку дверь открылась, как только я прикоснулся к кнопке звонка. Фриц Амон проводил меня на кухню и познакомил с женой. Она выглядела на несколько лет старше него и потряхивала светлыми кудряшками химической завивки. На комоде против кухонного стола стоял включенный телевизор. Передавали какую-то викторину из Германии.
– Как вас зовут-то?
– Фразер. Курт Фразер. – Я произнес свою фамилию через «а», как ее огласили на похоронах Фреда. Затем протянул свою визитную карточку. Он долго ее рассматривал, а потом взглянул на жену.
– Это телевидение, что ли?
– Да. Но ваш голос я не буду давать в эфире, – сказал я, доставая магнитофон. – Это так, для памяти.
– Так вы хотите записать разговор?
Он покачал головой и посмотрел на жену, занятую стряпней.
– Да, но, как я уже сказал, это для моих приватных целей, но никак не для телевидения.
– Английского-то? У нас все равно никто его не смотрит. Так что, если надо, можете спокойно использовать.
Он повернулся к жене:
– Как думаешь? Никто не увидит? Или что?
Она окунула шницель в горячий жир и покачала головой:
– Да уж вряд ли кто.
Мы сели за письменный стол, накрытый на трех едоков.
– Пивка не хотите? Кристль, принеси, пожалуйста, две бутылки. А что вас, собственно, интересует?
– Как вы пережили все это? Должно быть, вам туго пришлось.
– Не то слово. Жуть! За все время службы мне такое и не снилось.
Я взглянул на телевизор.
– Можно выключить звук?
– Ясное дело.
Он взял пульт, и телевизор затих. Хозяйка принесла две бутылки пива. Затем – мясной суп с мелко нарезанным омлетом. Я прирос к спинке стула, когда она наполняла мою тарелку. В углу над кухонным столом висела пустая подарочная коробка. Фриц Амон проследил мой взгляд.